Я отдернула гобелен в сторону, чихнув от облачка серой пыли, вылетевшего из него, и передо мной открылась маленькая, обшитая деревянными панелями дверь. Я вставила ключ и, к моему глубокому удовлетворению, услышала, как язычок с приветственным кликом скользнул в сторону.
Я взялась за ручку двери и с силой повернула ее. Снова раздались многообещающие звуки, но дверь не пошевелилась.
Я пробормотала не то молитву, не то ругательство. Краткая инспекция дала мне понять, что краска присохла.
Если бы у меня были пять минут в лаборатории, я бы изготовила растворитель, который снял бы краску с военного линкора, пока вы бы произносили «румпельштицкин», но времени не было.
Быстрый осмотр комнаты обнаружил дамскую сумочку, небрежно брошенную на кровать, и я бросилась на нее, как тигр на махараджу.
Носовой платок… флакончик духов… аспирин… сигареты (плохая девочка!) и маленький кошелек, в котором, судя по весу и на ощупь, не больше шести шиллингов шестипенсовиками.
Ага! Вот оно, то, что я ищу. Пилочка для ногтей. Шеффилдская сталь. Идеально!
Мои молитвы явно услышаны и ругательства прощены.
Я воткнула пилочку между дверной рамой и дверью и прорыла путь вокруг на манер того, как в инструкции для девочек-скаутов учат открывать походные консервные банки, и вскоре у моих ног на полу выросла изрядная куча ошметков краски.
Итак, приступим. Еще один поворот дверной ручки и пинок в нижнюю панель, и дверь со стоном распахнулась.
Сделав глубокий вдох, я ступила в комнату смерти.
Как я и подозревала, ботинки надели ей на ноги после смерти.
С особенной осторожностью я скатала вниз гольф и сняла его. Ее ступня опухла и потемнела, покрывшись синяками из-за застоявшейся крови. Накрашенные ногти выглядели ужасно.
Я вернула на место гольф, легко скользнувший по ее холодной плоти.
Снова надеть обувь, однако, оказалось не так легко, как снять; одеревеневшие пальцы просто не хотели втискиваться в ботинок.
Это трупное окоченение?
Я снова стащила ботинок и засунула пальцы внутрь. Там что-то было в районе носка… похоже на бумагу.
Станет ли кто-то столь же богатый и знаменитый, как Филлис Уиверн, покупать обувь настолько большую по размеру, что придется набивать носки бумагой, чтобы ее носить?
Вряд ли. Пальцем я выудила шарик и развернула его.
Это оказался обрывок бумаги с отпечатанным названием сверху: «Отель „Кора“, Аппер-Вобурнплейс, Лондон, WC1».
Я снова воспользовалась своим носовым платком, чтобы взять небольшую пробу грима, замеченного мною раньше, с задней части шеи. Измазавшая белый лен краска выглядела как перемолотый в пыль красный кирпич.
Я уделила особенное внимание ее ногтям, покрытым сверкающим алым лаком, подходящим по цвету к помаде. Лунки образовывали голые серовато-белые полумесяцы, куда не был нанесен лак. Фели тоже красила так ногти, [18]и у меня внезапно мурашки по телу пробежали.
Спокойно, старушка,сказала я себе. Это всего лишь смерть.
У Филлис Уиверн определенно не было таких ярко накрашенных ногтей на сцене. Наоборот, если не считать пощечины, ее интерпретация Джульетты была известна своей подчеркнуто деревенской простотой. Настоящей Джульетте, в конце концов, было не больше двенадцати или тринадцати лет, по крайней мере так утверждала Даффи.
«Если бы не ты, — однажды загадочно заявила она, — на мой балкон мог бы забираться Дирк Богарт прямо сейчас».
Филлис Уиверн, по контрасту, было пятьдесят девять. Она мне сама это сказала. Как она умудрялась скрывать сорок пять лет под огнями рампы — это просто чудо.
Лучше мне продолжить, подумала я.