Слова изливались из этого золотого горла, казалось, спотыкаясь одно об другое от нетерпения, и при этом каждое из них было кристально ясным.
— О, горе мне!
— внезапно простонала Даффи со своего насеста.
— Она сказала что-то,
— продолжил Ромео с выражением искреннего удивления на лице.
— О, говори, мой светозарный ангел,
— поощрил он ее.
Ты надо мной сияешь в мраке ночи,
Как легкокрылый посланец небес…
Лицо Даффи внезапно засияло, как лица ангелов на картинах Ван Эйка, и Десмонд Дункан, как Ромео, словно перенесся в другое царство.
— Вот подперла рукой прекрасной щеку,
— продолжал Ромео, с жадностью глядя в ее глаза.
О, если бы я был ее перчаткой,
Чтобы коснуться мне ее щеки!
Мне показалось или в комнате потеплело?
— Ромео, Ромео!
— прошептала Даффи новым охрипшим голосом.
— О зачем же ты Ромео?
Между ними что-то зародилось; что-то, возникшее из ничего; что-то, чего не было прежде.
Мир по краям начал размываться. Мои плечи сотрясла дрожь. Я видела и слышала магию.
Даффи тринадцать лет. Идеальная Джульетта.
И Ромео отозвался.
Я едва осмеливалась дышать, пока их нежности проливались, будто старый и знакомый мед. Это все равно что шпионить за парочкой сельских любовников.
Даффи знала все строки наизусть, как будто тысячу и одну ночь на сцене в Вест-Энде она произносила их перед восхищенной публикой. Неужели это прекрасное создание — моя мышка-сестрица?
— Прости, прости,
— наконец выдохнула она.
Прощанье в час разлуки
Несет с собою столько сладкой муки,
Что до утра могла б прощаться я.
И Ромео ответил:
Спокойный сон очам твоим, мир — сердцу.
О, будь я сном и миром, чтобы тут
Найти подобный сладостный приют.
— Время, — резко объявила Даффи, разрушив чары. Она поднесла часы поближе. — Десять минут тридцать восемь секунд. Неплохо.
Теперь Десмонд Дункан пристально ее рассматривал, не то чтобы открыто уставился, но был близок к тому. Он открыл рот, будто хотел что-то сказать, но в последний момент его рот решил произнести что-то другое:
— Вовсе не плохо, юная леди, — послышались слова. — На самом деле просто блестяще.
Даффи скользнула обратно на сиденье кресла и перекинула ноги через подлокотник. Вернулась к воображаемой отметине в «Холодном доме» и продолжила читать.
— Всех благодарю, — произнес инспектор Хьюитт, записывая время в блокнот. — Это все.
Хорошо. Кое-что тяготило мой разум.
18
Я легко стукнула в дверь тетушки Фелисити и, не дожидаясь ответа, вошла.
Окно было приоткрыто на дюйм, и тетушка Фелисити лежала на спине, укутавшись выше подбородка шерстяным одеялом, из-под которого навстречу холодному воздуху выглядывал только кончик ее крючковатого носа.
Я медленно наклонилась рассмотреть ее. И тут один ее глаз старой черепахи приоткрылся, а следом второй.
— Господи боже мой, девочка! — произнесла она, приподнимаясь и опираясь на локти. — Что такое? Что случилось?
— Ничего, тетушка Фелисити, — ответила я. — Я просто хотела кое-что спросить.
— Я просто хотела кое-что спросить.
— У меня был рот открыт? — пробормотала она, быстро выплывая на поверхность реальности. — Я разговаривала во сне?
— Нет. Вы спали мертвым сном.
Я не понимала, что говорю, пока не стало слишком поздно.
— Филлис Уиверн! — сказала она, и я кивнула. — Ладно, в чем дело, девочка? — кисло спросила она, меняя тему. — Ты застала меня, когда я дремала. Регулярный кислород в организме пожилой женщины должен возобновляться с точными интервалами в двенадцать часов, черт бы побрал этих энтузиастов физической культуры. Это просто вопрос гидростатики.
Это было не так, но я не стала ее поправлять.
— Тетушка Фелисити, — спросила я, делая решительный шаг, — вы помните тот день прошлым летом у декоративного пруда? Когда вы мне сказали, что я должна исполнять свой долг, пусть даже это приведет к убийству?
Мы разговаривали о Харриет и о том, как я ее любила.
Лицо тетушки Фелисити смягчилось, и она положила руку на мою ладонь.
— Я рада, что ты не забыла, — мягко произнесла она. — Я знала, что так и будет.
— Мне надо кое в чем признаться, — заговорила я.
— Вперед, — сказала она. — Я люблю секреты, как любой другой человек.
— Я ходила в комнату Филлис Уиверн, — сказала я, — чтобы осмотреться.
— Да?
— Я нашла водительские права в ее кошельке. В 1929 году ее звали Филлида Лампман. Филлида, не Филлис.
Тетушка Фелисити с трудом поднялась с кровати и на негнущихся ногах подошла к окну. Долгое время она стояла, глядя на снег, как отец.
— Вы знали ее, правда? — выпалила я.
— Что заставляет тебя так думать? — спросила тетушка Фелисити не оборачиваясь.
— Ну, когда вы приехали, электрик Тед приветствовал вас как старого друга. Вэл Лампман работает с одной и той же командой на каждом фильме. И с теми же актерами — даже Филлис Уиверн. Даффи говорит, что она работает только с одним режиссером с тех пор, как случилось что-то. Когда я спросила вас о Теде, вы сказали, что он как-то видел вас во время войны — во время светомаскировки. А когда я заметила, что вам невыносимо видеть его лицо, вы сказали, что меня следует покрасить шестью слоями лака.
Тетушка Фелисити сделала длинный вдох — такой, как сделала бы королева, перед тем как выйти вместе с королем на балкон Букингемского дворца навстречу кинокамерам и толпе.
— Флавия, — сказала она, — ты должна мне пообещать.
— Что угодно, — отозвалась я, удивляясь тому, что мне не надо делать серьезное выражение лица. Оно уже у меня было.
— То, что я расскажу, нельзя повторять. Никогда. Даже мне.
— Обещаю, — сказала я и перекрестила сердце.
Она сжала меня за предплечье, достаточно сильно, чтобы я сморщилась от боли. Не думаю, что она ведала, что творит.
— Ты должна понимать, что среди нас есть такие, кого во время войны просили выполнять чрезвычайно важные задания…
— Да? — жадно спросила я.
— Я не могу рассказать тебе, не нарушая соглашение о конфиденциальности, что повлекли за собой эти задания, а ты не должна спрашивать. Позже случалось так, что кто-то с монотонной регулярностью сталкивался со старым коллегой, которого по закону нельзя узнавать.
— Но Тед окликнул вас.
— Грубый промах с его стороны. Я с него кожу сдеру, когда мы будем наедине.
— А Филлис Уиверн?
Тетушка Фелисити вздохнула.
— Филли, — продолжила она, — была одной из нас.