Вся эта история меня очень огорчает, но я не могу ни изменить факты, ни сделать другие выводы. Все это просто и естественно, а вещи простые и естественные всегда оказываются и самыми верными.
– Я думаю, он бы убежал. Не верю, чтобы он смог выдержать, оставаясь здесь.
Паттон сплюнул в черную бархатную тень манцанитового куста и медленно сказал:
– В нашем районе он получает пенсию. Если бы он скрылся, то потерял бы и пенсию. А большинство людей могут выдержать то, что они выдержать должны, если нет другого выхода. Сейчас это хорошо видно во всем мире. Спокойной ночи, мистер Марлоу. А я пойду‑ка на пристань и посижу там при луне.
Несчастье: такая ночь, а мы должны разбирать дело об убийстве!
Он не спеша направился в тень деревьев и вскоре скрылся из виду. Я стоял, пока он не растворился во тьме, потом пошел к шлагбауму и перелез через него. Сев за руль, я медленно поехал вниз по шоссе в поисках места, где можно было бы надежно спрятать машину.
Глава 12
Примерно в трехстах метрах от дороги ответвлялась тропа, покрытая ковром коричневых дубовых листьев еще от прошлой осени. Они огибала большую гранитную скалу и исчезала в лесу. Я свернул с дороги, пятьдесят‑шестьдесят футов петлял между камней, объехал вокруг дерева и развернулся опять в направлении, откуда приехал. Выключив мотор, я сидел и ждал.
Прошло минут тридцать. Без курева они показались мне ужасно долгими.
Потом вдали послышался звук запускаемого мотора, шум приближался, и наконец на дороге подо мной показался яркий свет фар. Потом все это удалилось и исчезло вдалеке, лишь слабый запах пыли и бензина висел в воздухе.
Я вышел из машины, направился опять к шлагбауму и вскоре снова стоял перед домом Билла Чесса. На этот раз, чтобы открыть знакомое окно, потребовался несильный удар. Я снова забрался на подоконник, спрыгнул на пол и осветил комнату своим карманным фонариком. Потом включил настольную лампу и некоторое время прислушивался. Ничего не услышав, я вошел в кухню. Над раковиной висела лампочка, я зажег ее.
В ящике у плиты были аккуратно сложены наколотые дрова.
В мойке не было грязной посуды, на плите – ни одной кастрюли или сковороды. Билл Чесс поддерживал порядок в доме, независимо от того, один он в нем жил или нет. Из кухни дверь вела в спальню, оттуда узкая дверца – в крошечную, ванную, которая, по‑видимому, была оборудована лишь недавно.
Ванная комната не сообщила мне ничего.
В спальне стояли двухспальная кровать, туалетный столик с круглым зеркалом над ним, комод, два стула и ящик для белья. С каждой стороны кровати лежало по овальному коврику. На стенах Чесс прикрепил кнопками несколько карт военных действий. На туалетном столике стоял безвкусный, белокрасный туалетный гарнитур.
Я обыскал ящики. В одном лежала шкатулка из искусственной кожи со всевозможными дешевыми украшениями. В другом ящике – масса баночек, флакончиков, коробочек из‑под различной косметики – я нашел, что всего этого было многовато. В комоде лежало мужское и женское белье, того и другого понемногу. Среди прочего Билл Чесс был обладателем кричаще яркой рубашки.
Под стопкой голубой папиросной бумаги в углу я нашел нечто, мне не понравившееся. Совершенно новый шелковый гарнитур дамского белья, абрикосового цвета, с кружевами. Женщина, владеющая своими пятью чувствами, не оставляет таких вещей, когда уезжает. Это выглядело плохо для Билла Чесса. Интересно, что подумал по этому поводу Джим Паттон?
Потом я вернулся в кухню, осмотрел ящики и полки над столом. Они были полны банок, склянок и всяких хозяйственных мелочей. Сахарная пудра была в коричневом бумажном пакете с надорванным углом. Паттон попытался всыпать внутрь то, что просыпалось. Каждый из этих пакетов мог что‑нибудь скрывать.
От золотой цепочки был оторван кусок, поэтому концы не совпадают друг с другом...
Я закрыл глаза, наудачу ткнул пальцем – и попал на крахмал.
..
Я закрыл глаза, наудачу ткнул пальцем – и попал на крахмал. Вытащив из ящика газету, расстелил ее и рассыпал содержимое пакета. Я водил по крахмалу чайной ложкой. Но ничего не обнаружил. Всыпал крахмал обратно в пакет и проделал ту же манипуляцию с содой. Ничего, кроме соды. Ну, третий раз – счастливый. Я проверил соль. Ничего, кроме соли.
Звук шагов заставил меня замереть. Мигом выключил свет, скользнул обратно в гостиную, чтобы погасить лампу. «Конечно, слишком поздно»,подумал я. Снова послышались шаги, медленные, осторожные... я весь покрылся гусиной кожей.
Я ждал в темноте, сжав в руке карманный фонарик.
Прошли две смертельно томительные минуты. Все это время я не решался дышать.
Это не мог быть Паттон. Он просто вошел бы в дверь и вышвырнул бы меня вон. Осторожные шаги то приближались, то удалялись, то наступала долгая пауза. Я на цыпочках подобрался к двери и нажал на ручку. Потом рывком распахнул дверь и одновременно зажег фонарик.
Свет превратил пару глаз в золотые лампочки. Потом я услышал прыжок и топот копыт между деревьев. Всего лишь – сюда забрел олень.
Я снова запер дверь и пошел с фонариком в кухню. Маленький кружок света остановился на пакете с сахарной пудрой.
Включив свет, я снял пакет с полки и высыпал пудру на лист газеты.
Паттон искал недостаточно тщательно. Случайно обнаружив цепочку, он решил, что это – все. Он ведь не заметил, что в ней кое‑чего не хватало.
В сахарной пудре оказался второй маленький пакетик из папиросной бумаги. Я стряхнул тонкий порошок и развернул бумажку: внутри лежало маленькое золотое сердечко, размером с женский ноготь.
С помощью ложки я собрал сахарную пудру обратно в пакет и положил его на полку. Газету я скомкал и сунул в печь. Потом пошел в гостиную и зажег настольную лампу. При более ярком свете я без лупы сумел прочесть надпись, выгравированную на оборототе сердечка. Там было написано: "Милдред от Эла.
28 июня 1938 г. С любовью".
Милдред от Эла. Милдред Хэвиленд от Эла такого‑то. Значит, Милдред Хэвиленд стала Мюриэль Чесс. Мюриэль Чесс умерла – через две недели после того, как ее разыскивал полицейский по фамилии Де Сото.
Я стоял, держал сердечко в руке и размышлял, что мне с ним делать.
Ничего не приходило в голову. Тогда я завернул его опять в бумажку, покинул домик и поехал назад в поселок.
Паттон был в своем кабинете и разговаривал по телефону. Мне пришлось подождать, пока он не закончил. Повесив трубку, он встал и открыл мне дверь.
Я прошел мимо него, положил на письменный стол пакетик и развернул его.
– Вы не добрались до дна пакета с сахарной пудрой, – сказал я.
Он смотрел попеременно то на меня, то на золотое сердечко, потом достал из ящика стола лупу и прочел надпись. Наморщив лоб, он положил лупу на место и посмотрел на меня.
– Мне следовало сообразить, что вы твердо намерены обыскать весь дом. А уж если вы что‑то забрали в голову, то сделаете это непременно, – сказал он ворчливо. – Не устраивайте мне неприятностей, мой мальчик. Понятно?
– А вы обязаны были заметить, что оборванные концы цепочки не совпадают, – возразил я. Он грустно посмотрел на меня.
– Милый мальчик, у меня уже не ваши глаза. – Он пододвинул сердечко ко мне. Я сказал:
– Вы решили, что Мюриэль прятала цепочку, так как эта цепочка могла вызвать у Билла ревность. Я тоже так думал. Могла бы, если бы попалась ему в глаза. Но я готов голову прозакладывать, что он ее не видел, а главное, никогда не слышал о Милдред Хэвиленд!
– Гм, – произнес Паттон. – Выходит, я был не прав по отношению к этому грубияну Де Сото, а?
Он посмотрел на меня долгим выразительным взглядом, и я ответил ему таким же.
– Не говорите ничего, мой мальчик.