Елена Васильевна были еще молода, служила счетоводом в сберегательной кассе, славилась мирным характером, и
Захаров был искренне доволен женой и часто расхваливал ее перед сослуживцами.
В воскресенье Захаров в парикмахерскую не пошел, этот день был у него свободен.
Часов около восьми в квартиру № 4, в которой жил Захаров, почтальон принес газеты. Дверь ему открыл Захаров. Часов в десять вышла на улицу его
жена. Она дошла до булочной, купила свежих баранок и вернулась домой. Часов в одиннадцать Захаров с газетой в руках спустился в садик, разбитый
позади особняка. Под старыми корявыми вязами ребятишки играли в лапту. Захаров сел у забора на ветхую скамеечку, почитал газету, поговорил с
ребятишками и пошел обратно. По дороге домой он постучал к соседям. Дверь ему открыла Бородкина, кассирша овощного магазина.
– Ниночка дома? – спросил Захаров.
– С утра волнуется, – приветливо ответила Бородкина.
– Присылайте ее, – сказал Захаров.
– Балуете вы ее, Павел Борисович, – сказала Бородкина.
Не прошло и пяти минут, как Ниночка прибежала к Захаровым.
– Ну и модница ты! – сказал ей Захаров вместо приветствия, выходя вместе с ней на лестницу.
На Ниночке было надето белое пальто и розовая шляпа, и была она похожа на нарядную куклу.
Елена Васильевна вышла их проводить. Она поправила на Ниночке шляпу, смахнула с пиджака мужа пушинку, и улыбка медленно сползла с ее лица. Она
не понимала своего мужа. Захаров водил эту шестилетнюю соседскую девочку в театры, в музеи, покупал ей конфеты, не чаял в ней души. Елена
Васильевна не ревновала мужа, ей даже нравилась эта дружба с девочкой. Она не понимала другого. Павел Борисович любил детей, в этом нельзя было
сомневаться, но иметь своих детей почему то не хотел. Вот на что жаловалась Елена Васильевна подругам.
– А что мы сегодня увидим! – многозначительно сказал Захаров на улице Ниночке. – Настоящего кота в сапогах!
Они и вправду отправились в Кукольный театр.
Какое оживление творилось у подъезда и в вестибюле! Пети, Сони, Вани и Тани щебетали, точно цыплята в огромном инкубаторе. Они не замолкали ни
на секунду, тянули взрослых за руки, поминутно терялись и тут же находились, и все ужасно боялись опоздать к началу представления.
Захаров помог Ниночке снять пальто, разделся сам и пошел в зал, и уж, конечно, совсем непреднамеренно повесила гардеробщица их одежду рядом с
зеленоватым коверкотовым пальто. А что за гомон стоял в зрительном зале! Но как быстро все стихли, едва поднялся занавес! Как заблестели
глазенки, едва на сцене раздалось первое слово…
В антракте зрители побежали в фойе, и Захаров с Ниночкой тоже пошли вместе с другими. Захаров купил девочке в буфете громадное яблоко, поплотнее
засунул платочек в кармашек ее платьица, чтобы не потерялся, на секунду отвернулся, чтобы попросить буфетчицу налить стакан нарзану, и девочку
сразу оттерло от него детской толпой.
Ниночка завертелась среди сверстников, и вдруг радостно устремилась навстречу чему то, тоже, должно быть, знакомому и приятному.
У стены сидел толстый дядя в пушистом сером костюме и манил девочку к себе, показывая ей шоколад. Это был очень хороший шоколад, в серебряной
бумаге, в яркой обложке, большая плитка, сладкая и вкусная. Толстый дядя весело улыбался, можно было подумать, что девочка встречается с ним не
в первый раз. Она подбежала, и дядя посадил Ниночку к себе на колени. Одернул на ней платьице, поправил в кармане платочек, дал шоколад…
Но Захаров уже разыскивал свою приятельницу.
– Нина, Нина! – укоризненно воскликнул он, издали глядя на девочку.
– Кто тебе позволил…
Ниночка сконфуженно соскользнула с колен незнакомого дяди и тихо пошла к Захарову, виновато улыбаясь и прижимая шоколад к груди.
Человек в сером костюме и Захаров издали улыбнулись друг другу, как всегда это делают взрослые, забавляясь безобидным проступком ребенка, и
разошлись по своим местам.
– Я скажу, скажу маме, что ты от меня убежала, – добродушно приговаривал Захаров. – Вот встану и уйду!
Но Ниночка отлично понимала, что Захаров нисколько на нее не сердится, и беспечно болтала ногами.
День прошел очень хорошо. Они досмотрели спектакль, чуть ли не самыми первыми успели пробраться в раздевалку – однако зеленоватого пальто на
вешалке уже не было, – быстро оделись, без очереди сели в троллейбус, место им досталось у окна, и вернулись домой в самом расчудесном
настроении.
А человек в пушистом сером костюме снисходительно дождался, когда схлынул говорливый и беспокойный поток возбужденных зрителей, неторопливо
оделся, – увы, в серое клетчатое пальто! – вышел на улицу, сел во вместительный автомобиль, дожидавшийся его у подъезда, и поехал… к
представителю одной из иностранных торговых фирм, сотрудником которой он тоже являлся. Не было ничего удивительного в том, что был он в
Кукольном театре, потому что Москва славится своими театрами вообще, и Кукольным театром в частности, и все иностранцы любят в нем бывать.
Пока Павел Борисович находился в театре, Елена Васильевна приготовила обед. Они пообедали вдвоем. Захаров достал из гардероба футляр с
пластинками, перебрал их. но патефон не заводил – он вообще редко его заводил, – заявил жене, что твердо решил продать патефон – “пора тебе
новую шубу сшить”. Он написал текст объявления о продаже, попросил Елену Васильевну отнести его завтра в контору “Вечерней Москвы”, вздремнул
часок на диване и ушел опять, сказав, что идет к Степанову, своему сослуживцу, играть в преферанс.
Но к Степанову он не пошел, а поехал в Дорогомилово. Там он долго бродил по тихим улицам, застроенным деревянными домиками, точно к чему то
присматривался или что то искал, но так никуда не зашел и ни с кем не встретился.
11. Флигель в переулке
Наступили сумерки, когда Захаров поехал к Бутырской заставе.
В Бутырках он снова начал слоняться в переулках, поглядывая на дома и точно измеряя взглядом ширину переулков. Должно быть, здесь переулки
понравились ему больше, чем в Дорогомилове. В одном из них, сонном и плохо освещенном, Захаров задержался. Он стал заходить во дворы и
заглядывать за парадные двери, точно кто то от него прятался и он никак его не мог найти.
Несколько раз Захаров прошел проходным двором, соединявшим два переулка, и, наконец, решительно облюбовал деревянный флигель в два этажа,
выкрашенный побуревшей охрой, замыкавший двор и подслеповато глядевший своими окнами в темный и безлюдный Ступинский переулок.
Он поднялся по деревянной лестнице, выглянул в слуховое окно, спустился вниз, обошел флигель еще раз и перешел через улицу.
Против флигеля стоял трехэтажный кирпичный дом, но Захаров даже не взглянул в его ворота, бросил лишь на них быстрый взгляд и деловито зашагал
прочь из переулка.
Он дошел до более оживленной улицы, остановился возле аптеки, заглянул через стекла в помещение. Покупателей там было мало.
Захаров поднялся по ступенькам на невысокое крыльцо, порылся у себя в кармане, быстро открыл дверь и как то сразу юркнул в будку телефона
автомата. Звонил он недолго и так же быстро вышел наружу, так что вряд ли кто из находившихся в аптеке посетителей мог его заметить.
Выйдя из аптеки, он пошел обратно в сторону Ступинского переулка.