Подходящий прикид для истерички, как правило, это "тонко чувствующие и художественные натуры". Я открыла было рот, чтобы выплеснуть благородное негодование, но тут же осеклась. Может, незнакомка и припадочная, но сейчас ей явно было плохо. Синеватая бледность заливала лицо, капли пота покрывали лоб. На одеяле валялась трубка радиотелефона. Я набрала "03".
На двадцатом гудке я вся искрилась злобой.
Это только в кино все сломя голову кидаются к носилкам, где испускает последний вздох больной, в жизни же никто даже пошевелиться не желает. Наконец безликий голос сообщил:
- "Скорая" слушает.
- Пожалуйста, пришлите врача, женщине плохо.
- Возраст? - равнодушно поинтересовалась трубка.
Более дурацкого вопроса и придумать нельзя. Впрочем, понятно, почему его задают первым. Если, к примеру, узнают, что заболела восьмидесятилетняя старушка, спешить не станут. Бросив мимолетный взгляд на Лану, я ответила:
- Сорок пять.
- Что с ней?
- Не знаю, она без сознания.
- Боли есть?
- Не знаю, вроде нет.
- Адрес.
Я быстро продиктовала название улицы.
- Кто вызывает?
- Соседка.
- Ждите, - без всяких эмоций оповестила диспетчерша и отсоединилась.
Я с тревогой посмотрела на больную. Внезапно она открыла глаза и пробормотала:
- Анечка, ты пришла!
Я не стала ее разубеждать и подтвердила:
- Пришла, пришла, сейчас врач приедет. Лана как-то странно всхрапнула и почти неразборчиво забормотала:
- Подделка, подделка, искал...
- Все, лежи тихо, - успокоила я ее, бросая взгляд на часы.
Ну где же "Скорая"? Так и умереть можно, не дождавшись помощи.
Лана беспокойно зашевелилась.
- Лежи смирно, - велела я. Но женщина, словно заигранная пластинка, повторяла:
- Подделка, подделка...
- Хорошо, хорошо, подделка, - попробовала я ее утешить, - не бойся, сейчас медицина прикатит. Что у тебя болит?
Но Лана замолчала, потом вновь всхрапнула и неожиданно громко и сильно вскрикнула:
- Он мне не поверил, все искал, искал, но нету...
- Хорошо, хорошо, - решила я успокоить женщину.
- Ты веришь?
- Конечно.
- Тогда расскажи всем, что он меня убил! - страстно выкрикнула Лана и откинулась на подушку.
Лицо ее страшно задергалось, рот с усилием сделал вдох, но выдоха не последовало. Глаза уставились в одну точку, руки неожиданно вытянулись. Я перепугалась окончательно, но минуты текли и текли, миновало четверть часа, и тут прозвенел резкий звонок. Громыхая железными ящиками, двое довольно молодых мужчин вошли в комнату и, глянув на Лану, разом вздохнули.
- Надо же, - вздохнул один, - под самый конец смены.
- Еще б полчаса и спокойненько домой ушли, - добавил второй.
Первый вытащил какие-то бланки. Второй нагнулся над Ланой и велел мне:
- Дайте полотенце, похуже, чтобы не жалко было выбросить.
Ничего не понимая, я пошла в ванную, сдернула с крючка розовую махру и отдала фельдшеру. Тот зачем-то засунул полотенце Лане между ног.
- Вы что, гинекологический осмотр производить собрались? - удивилась я.
Доктор вздохнул, накапал в стаканчик коричневую жидкость и, протягивая мне резко пахнущую емкость, спокойно пояснил:
- Белье испачкается, вам потом выбросить придется.
- Почему? - не поняла я, крайне удивленная, что они даже не пытаются оказать больной помощь.
- Почему? - не поняла я, крайне удивленная, что они даже не пытаются оказать больной помощь.
- Потому, - ответил врач, накручивая телефон, - после смерти сфинктры расслабляются, и содержимое мочевого пузыря и прямой кишки...
Он не договорил и крикнул в трубку:
- Алло, "Скорая", экипаж пятнадцатый, высылайте своих, у нас труп. Нет, до приезда. Я стояла, плохо соображая, что происходит.
- Фамилия? - спросил доктор.
- Моя?
- Нет, умершей.
- Не знаю. Врач хмыкнул.
- Ладно, имя и возраст.
- Лана, а сколько лет, понятия не имею. Терапевт окинул меня холодным взглядом и поинтересовался:
- А вы, собственно, кто такая?
Я замялась, ну как объяснить ему суть? Рассказать, как мне позвонила ночью незнакомая женщина, а я побежала на зов? Лучше поступлю проще:
- Соседка.
- Соседка-беседка, - присвистнул фельдшер, - давайте быстренько документики поищем. Небось паспорт лежит в письменном столе или в шкафу с бельем.
Он оказался прав. В соседней комнате, в баре, на стеклянной полке стояла небольшая коробочка. Сверху лежала бордовая книжечка. Я открыла ее - Светлана Родионовна Ломакина, 1952 года рождения.
- На сердце не жаловалась? - поинтересовался врач, бодро заполняя бумажки, - может, стенокардией страдала?
- Я плохо ее знала, - промямлила я.
- Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу, - пробубнил фельдшер, связывая бинтом запястья несчастной.
Потом он вытащил небольшой кусок оранжевой медицинской клеенки, быстро написал на ней печатными буквами "Ломакина" и начал, насвистывая, привязывать бирку к ноге усопшей. Мне стало дурно от его выверенно деловитых движений. Парень работал как автомат, никаких чувств не отразилось на его лице, словно перед ним была не умершая женщина, а сломанная табуретка. Впрочем, разлетевшаяся мебель скорей всего вызвала бы у него гнев или злость, во всяком случае, хоть какие-нибудь эмоции.
- Ладушки, - сообщил врач, - ждите, сейчас приедет милиция.
- Зачем?
- Так положено в случае смерти в отсутствие медицинского работника, - сообщил мужик, сгребая бумажки.
Они двинулись к двери.
- Эй, погодите, - крикнула я, - а тело?
- Мы не возим мертвяков, - пояснил фельдшер, - приедет патруль, вот с ним и разбирайтесь. То ли в судебный заберут, то ли на общих основаниях отправят. Ждите.
- Одна, с трупом? - обомлела я.
- Ну и что? - обозлился доктор. - Живых надо бояться, а от мертвых никакого вреда, тихие они и незлобивые.
Звякнув напоследок железными ящичками, они исчезли на лестнице. Опять воцарилась былая тишина, но уже не такая полная, как полчаса тому назад. Ожил лифт, я услышала, как он движется в шахте, а во дворе взвыла сигнализацией какая-то машина. Мне стало холодно и страшно, и я поспешила выйти в другую комнату. Она, очевидно, служила гостиной.
Возле телевизора стояли два красивых, скорей всего новых велюровых кресла. В одном, свернувшись уютным клубочком, как ни в чем не бывало мирно спал огромный кот тигровой окраски. Шею животного охватывал красивый широкий ярко-голубой ошейник с медальоном. Я машинально погладила котяру и еще раз заглянула в паспорт.
Светлана Родионовна была одинокой. Ни один штамп не украшал выданный в 1997 году документ, графа "Дети" тоже осталась пустой. Чтобы хоть как-то скоротать время, я пошла на кухню. Да, похоже, что она и впрямь жила одна. Две маленькие кастрюльки, крохотная сковородочка и небольшой холодильник. У семейных женщин совсем другой набор посуды и, как правило, огромные шкафы для хранения продуктов.