Мериголд принимает душ, шлепая ногами по воде. Она любит плескаться. Наличие тайн было необходимой составляющей жизни Руфуса. Даже если то, что он скрывал от жены — а еще раньше от родителей, от брата, от подружек, — было незначительным, он тщательно оберегал свою тайну, а если утаивать было нечего, все равно что-нибудь придумывал. Фотография была одной из таких тайн. Все эти годы он хранил ее в скучной медицинской книге. Не в той, где рассказывалось о здоровых вагинах и матках, — в эту книгу могла запросто заглянуть Мериголд, а в труде о мерзкой бацилле, которая могла паразитировать на человеческих репродуктивных органах после осложненного или септического аборта. Руфус не доставал тот снимок много лет.
Однако он лежал на прежнем месте, и одного взгляда на него было достаточно, чтобы вызвать шок. Если шоком можно изумить, то Руфус был изумлен. Он-то думал, что сможет смотреть на фотографию Уайвис-холла — фотографию, сделанную им самим дешевой камерой, которую украла Зоси, — невозмутимо и даже с грустным удивлением, а оказалось, что не смог. Он похолодел и протрезвел, будто и не пил водку.
— Обязательно сегодня напьюсь, чтоб мне провалиться, — сказал он вслух. — А почему бы нет?
Дом стоял на отшибе, посередине нигде, на краю речной долины, и был окружен разнообразными, плотно растущими деревьями. Лесная могила, подумал Руфус. Дом был построен в конце восемнадцатого века, имел два этажа, плоскую черепичную крышу, стены из красного кирпича и парадную дверь, выходившую на террасу с колоннами и портиком. Дымовые трубы по обоим торцам. Надворные постройки, конюшню. Широкую площадку, вымощенную плитняком, перед входом, а справа от нее, как на снимке, холмистую лужайку с кедром, огромным черным уродливым деревом, которое кренилось, как галеон, когда дул ветер. Чтобы сделать снимок, ему пришлось встать у края леса, под березу. Солнце казалось очень ярким, но разве летом солнце может быть неярким?
Руфус обнаружил, что у него бешено стучит сердце. Он даже подумал о том, чтобы взять тонометр и измерить себе давление — так, из любопытства. Но вместо этого он перевернул фотографию изображением вниз. Потом зажал ее между большим и указательным пальцами, как нечто хрупкое — пинцетом. Открыл медицинскую книгу, положил снимок в главу о Clostridium welchii, палочкообразной бактерии, которая разрушает тело, пока оно еще живо, и прошел в свою гостиную. На подоконнике, за шторой, была спрятана секретная порция водки, в стакане оставалась еще половина.
Но Руфусом уже завладела эйфория, которая пробудила отвагу и безрассудство. Сердцебиение успокоилось. Интересно, зачем он подумывал о походе в публичную библиотеку, когда под рукой есть гораздо более простые средства идентифицировать дом из газетной статьи?
Его самосознание резко изменилось, и Руфус уже не понимал, как мог позволить себе даже задумываться о том, тот это дом или нет, откладывать то, что должно было успокоить его психику, и вообще по-страусиному избегать этой темы? Так нельзя строить свою жизнь, он всегда это утверждал. Ни от чего не шарахайся — это главный его принцип, встречай все смело. Одна из причин, почему он много пьет, в том, что выпивка помогает придерживаться этого принципа.
Руфус сделал глоток, покатал водку во рту, со стаканом в руке подошел к двери, прислушался. Вода течет слабее. Мериголд выйдет через десять минут. Он взял трубку и набрал сто девяносто два. В последнее время справочная стала отвечать гораздо быстрее. Должно быть, их хорошенько потрясли.
— Город? — отозвался мужской голос.
Странно, что он не подумал об этом; правда, название тут же вспомнилось, название телефонной станции, хотя телефон Хилберта был отключен.
— Колчестер, — сказал Руфус. Он допил водку, достал сигарету из пачки на полке перед ним. — Чипстэд, — осторожно произнес он и стал диктовать по буквам: — Ч — Чарли, И — Итон, П — Питер, С — сахар, Т — Томми, Э — Эдам, Д — Дэвид.
— Чипстэд, — осторожно произнес он и стал диктовать по буквам: — Ч — Чарли, И — Итон, П — Питер, С — сахар, Т — Томми, Э — Эдам, Д — Дэвид.
— Э — эра, — поправили его.
— Ладно, Э — эра, — согласился Руфус, понимая, что сделал «оговорку по Фрейду». — Уайвис-холл, Нунз, Колчестер. — Он ждал, предвкушая обычный и крайне досадный ответ, что абонент с таким именем у них не значится. В таком случае это будет означать, что имя абонента у них есть, но… Его размышления прервал голос оператора:
— Номер шесть-два-шесть-два-ноль-один-три.
Руфус опускал трубку, ощущая спазм в желудке, как будто все его мышцы сдавила жесткая рука.
Фотография, очень похожая на ту, что сделал Руфус Флетчер летом 1976 года, висела на экране примерно пятнадцать секунд. Сообщение разрешалось повторять не более четырех раз. Сейчас его передавали в воскресном вечернем выпуске новостей Би-Би-Си, начинавшемся в шесть тридцать. Остальные сорок пять секунд были отданы полицейскому, который говорил журналисту, что сказать нечего, кроме одного: будет проводиться расследование. Но Шива и Лили Манджушри увидели фотографию; увидел ее и Руфус Флетчер. Эдам Верн-Смит, расслаблявшийся в Пуэрто-дела-Крус, естественно, ее не видел. Он даже не видел английские газеты. Там они были слишком дорогими и приходили на день позже. Ему не хотелось напоминаний о доме, и единственная газета, в которую он заглянул, была «Интернешнл Геральд Трибьюн» — Энн нашла ее на пляже.
Его отец дома, в Эджваре, сказал своей жене:
— Господь Всемогущий, Уайвис-холл! Ну и дела!
Берил Верн-Смит глянула на экран, но фотография почти сразу исчезла.
— Да, кажется, это он.
Полицейский говорил, журналист пытался раскрутить его на откровенность, но потерпел поражение. На заднем фоне был виден осенний лес и церковь на вершине пологого холма. Льюис Верн-Смит сидел и качал головой — этот жест был скорее выражением отчаяния из-за нынешнего состояния мира, чем отрицания. Не то чтобы у него пробудились неприятные воспоминания — они всегда были с ним, его существование было неотделимо от старой горечи, — просто вид дома, быстро промелькнувшая фотография оживили конкретные чувства — ну, те, которые владеют им уже почти одиннадцать лет.
— Десять с половиной, — сказала его жена.
— Я должен позвонить в полицию. Двух мнений быть не может, я должен позвонить в полицию.
— Но не сегодня, а? — сказала Берил, которой хотелось посмотреть «Властителя дум».
Льюис ничего не ответил. С комнатой, в которой они сидели, произошел любопытный процесс — она съежилась. Так случалось каждый раз, когда ему напоминали об Уайвис-холле, или о его дяде Хилберте, или если вообще говорили о графстве Суффолк. Создавалось впечатление, будто кирпичная стена соседнего дома передвигалась на четыре-пять футов ближе к живой изгороди и начинала нависать над комнатой. Льюис встал и с раздражением задернул шторы.
— Ты не хочешь дождаться возвращения Эдама? — спросила Берил.
— А зачем? Чем он поможет?
Берил имела в виду, что Эдам числился среди прежних владельцев Уайвис-холла, а ее муж нет, однако решила не заострять на этом внимание.
— Никто из ныне живущих не знает это место так хорошо, как я.
— Это верно.
— Я не буду ждать возвращения Эдама, — заявил Льюис тем тоном, из-за которого дочь стала называть его Лакеем-Жабой, — а вот до завтра подожду.
Мужчины и женщины обычно не облекают свои низменные чувства и намерения в слова, даже в самых потаенных уголках сознания они хранятся именно как чувства и намерения.