– Да, говорил. Но ей и раньше удавалось меня провести.
– Все так добры, – проговорила Келли, когда они вернулись домой. Войска открыток с соболезнованиями были выстроены в боевом порядке на обеденном столе, а на кухне и разделочный, и большой стол были заставлены контейнерами «таппервер» с рисовыми запеканками, ризотто, рататуями, колбасным хлебом, пирогами и пирожными, даже с запеченным окороком.
– Хорошая традиция – со всей этой едой, – заметил Кардинал. – Начинаешь чувствовать себя совершенно пустым внутри, знаешь, что должен быть голоден, но мысль о том, чтобы что‑нибудь приготовить, – это уже слишком. Да и вообще все мысли – какие‑то лишние.
– Может, пойдешь ляжешь? – предложила Келли, снимая пальто.
– Нет, мне так будет только хуже. Пойду поставлю что‑нибудь в микроволновку.
Он взял один из пластмассовых контейнеров и встал посреди кухни, рассеянно глядя в него, как если бы это было некое внеземное устройство из окрестностей Арктура.
– Еще открытки, – объявила Келли, вываливая горсть карточек на кухонный стол.
– Не хочешь их посмотреть?
Кардинал поставил контейнер в печку и уставился на ряды кнопок. Снова провал в сознании. Самые простые действия остались где‑то в прошлом: Кэтрин ушла. К чему теперь есть? Или спать? Или жить? «Ты этого не переживешь, – сказал ему внутренний голос. – С тебя хватит».
– О господи, – произнесла Келли.
– Что?
Она одной рукой сжимала открытку, а другой прикрывала рот.
– Что такое? – спросил Кардинал. – Дай посмотреть.
Келли замотала головой, убирая от него открытку.
– Келли, дай мне на нее посмотреть.
Он схватил ее за запястье и вырвал карточку.
– Выброси ее, папа. Даже не смотри на нее. Сразу выброси.
Открытка была из дорогих, с натюрмортом – лилией. Внутри – стандартное типографское соболезнование, покрытое треугольничком бумаги, на котором кто‑то напечатал: «Ну как тебе это, ублюдок? Кто бы знал, что так повернется, а?»
Планета Скорбь. В неисчислимом количестве световых лет от солнечного тепла. Когда идет дождь, он сеется каплями скорби, а когда светит солнце, оно испускает волны и частицы скорби. Откуда бы ни дул ветер – с юга, востока, севера или запада, – он влечет с собой скорбную пыль. Скорбь жжет глаза, вытягивает дыхание из легких. На этой планете нет ни кислорода, ни азота; в состав атмосферы входит лишь скорбь.
Скорбь накатывала на Кардинала не только от бесчисленного множества предметов, некогда принадлежавших Кэтрин: фотографий, дисков, книг, одежды, магнитов на холодильник, мебели, которую она выбирала, стен, которые она красила, растений, за которыми она ухаживала. Скорбь просачивалась сквозь все запоры, протискивалась под дверями, пробиралась в окна.
Спать он не мог. Слова записки снова и снова раздавались у него в голове. Он поднялся с постели, пошел на кухню и стал изучать бумажку под яркими лампами. Келли выбросила конверт, но он извлек его из мусорного ведра. Буквы явно были напечатаны на принтере, но ничего особенного в них не было – во всяком случае, ничего, что он мог бы обнаружить невооруженным глазом.
И в самой открытке тоже не нашлось ничего примечательного. Открытка со стандартным соболезнованием и конверт к ней, сделано фирмой «Холлмарк», продается по всей стране, в любом универмаге или магазине канцелярских принадлежностей.
На штемпеле была указана дата и время, – разумеется, это была дата и время обработки послания, а не его отправки, – и почтовый индекс.
Кардинал знал, что индекс указывает не точное месторасположение того ящика, куда отпустили письмо, а расположение почтового узла, через который это письмо прошло. Кардинал узнал штемпель – маттавский. Он мало кого знал из жителей Маттавы, и ни у кого из этих знакомых не было видимых причин желать ему зла. Конечно, Маттава была знаменитым дачным местом, со всей провинции Онтарио сюда съезжались на выходные, чтобы отдохнуть у реки. Но сейчас уже давно наступил октябрь, и большинство уже закрыли свои коттеджи на зиму.
Конечно, если вы хотите скрыть свое истинное местонахождение, ничто не мешает вам доехать до Маттавы и опустить открытку там: всего‑то и нужно добраться до Семнадцатого шоссе, а это чуть больше получаса езды от Алгонкин‑Бей.
Лиз Делорм удивилась, когда его увидела. Было воскресенье, и он застал ее за мытьем окон. На ней были джинсы с огромными прорезями на коленях и заляпанная краской льняная рубашка, которой было по меньшей мере лет двадцать. В ее домике, бунгало в верхней части Рэйн‑стрит, пахло уксусом и свежими газетами.
– С августа собираюсь их вымыть, – сообщила она, словно он ее об этом спросил, – и вот наконец нашла время.
Она сделала кофе.
– Для тебя – без кофеина, – объявила она. – Вряд ли ты спал.
– Это правда. Но тут есть причина. Я хочу сказать – еще одна причина.
Делорм внесла в гостиную кофе и тарелку с шоколадным печеньем.
– Может, попросишь своего врача, чтобы выписал тебе валиум? – предложила она. – Если будешь недосыпать, будет еще хуже, зачем тебе это?
– Скажи мне, что ты об этом думаешь. – Он вытащил открытку и конверт из бумажной папки и положил на столик. Теперь они лежали в прозрачной пластиковой папке – развернутая открытка и почтовый конверт, адресом вверх.
Делорм подняла бровь:
– Работа? Зачем ты мне принес работу? Я думала, ты взял отпуск на неделю или на две. Черт, да на твоем месте я бы ушла на несколько месяцев.
– Ты просто посмотри.
Делорм склонилась над столиком.
– Это тебе кто‑то прислал?
– Да.
– Ох, Джон. Прости меня. Какая мерзость.
– Я хотел бы знать, кто это послал. Думаю, ты могла бы мне сказать свое первое впечатление.
Делорм посмотрела на открытку.
– Ну, во‑первых, этот человек, кто бы он ни был, дал себе труд напечатать эти две строчки, вместо того чтобы вписать их от руки. А значит, видимо, он думает, что ты можешь узнать его почерк – или, по крайней мере, сумеешь сравнить его с какими‑то существующими образцами.
– Приходят в голову какие‑нибудь кандидаты?
– Ну конечно. Все, кого ты сажал в тюрьму.
– Все? Не уверен. Например, я месяца два назад упек Тони Капоцци за нападение с применением насилия, и он, конечно, бесится, но я не представляю, как он может сделать что‑нибудь в этом роде.
– Я имею в виду – те, кто получил серьезный срок. Может быть, пять лет или больше. Таких немного.
– И среди них должен найтись достаточно изощренный человек – и достаточно настойчивый, – чтобы выяснить мой домашний адрес. Меня же нет в телефонном справочнике. Возможно, он как‑то связан с бандой Рика Бушара.
Рик Бушар был одним из самых гнусных прирожденных негодяев в мире, даже по меркам наркоторговцев, – но года два назад его убили в тюрьме. В свое время Кардинал помог упрятать его туда на пятнадцать лет, и Бушар, который, в отличие от большинства преступников, обладал большим ресурсом влияния и неплохим природным умом, преследовал его до самой своей смерти.
– Не исключено, – согласилась Делорм. – Но насколько это вероятно? Притом что Бушар умер, и все такое.