«Крылья ангела зашелестели», ‑ сказал себе Жан‑Люк. Он заговорил, тщательно взвешивая слова:
‑ Я спросил просто из любопытства. И потом, может быть, стоит сейчас подумать о будущем, раз нам так удался этот налет…
‑ Со своей долей я делаю то, что хочу.
‑ Я никогда не утверждал обратного. Мы делаем все, что хотим. И хорошо, что мы можем себе это позволить. Но все‑таки не торопись, подумай.
Менахем остановил «БМВ» на улице Фобур‑Сен‑Дени. Не ответив, Фарид вышел из машины и под проливным дождем направился к Пассаж‑дю‑Дезир. Они некоторое время ехали в молчании, прежде чем Жан‑Люк возобновил разговор с помощью нескольких ничего не значащих фраз. Он хорошо изучил Ноя и знал, что тот в конце концов разговорится, тем более что Фарида не было рядом. Чтобы проникнуть в душу Ноя, Жан‑Люку не требовалось даже входить в транс. Результат того не стоил. Ну что там можно было увидеть? Прислужника ангела, рыбу‑прилипалу акулы или ‑ подумать только! ‑ ласку, питающуюся объедками шакала. При этом Ной обладал какой‑то привлекательностью, непонятной Жан‑Люку.
Они с Жан‑Люком познакомились в тюрьме, и Ной был весьма доволен, что нашел такого сильного защитника от чокнутых и «голубых». Но выйдя из тюрьмы, Ной встретился с Фаридом, и его дружеские чувства к Жан‑Люку несколько ослабли. Однако Жан‑Люк не жаловался. Фарид и Ной вместе с ним составляли боевую группу, и только им было известно о его укрытии, которым не стоило пренебрегать. Сами сиамские близнецы обитали в таком месте, где околачивалось слишком много спекулянтов и шпиков. Кроме того, Жан‑Люк всегда говорил себе, что Фарида можно приручить. Но только если хорошо его понять. Изучить до мельчайших деталей.
‑ Скажи мне, ты понимаешь, зачем парень дает деньги девушке, которая ждет от него большего?
‑ Он пытается доказать ей, что он ее уважает, ‑ ответил Ной.
‑ По‑моему, это уважение обходится ему дороговато.
Менахем хихикнул.
‑ Йоу!Менахем, ты здесь для того, чтобы вести машину. В остальное не вмешивайся! ‑ прикрикнул Ной и, обращаясь к Жан‑Люку, пояснил: ‑ Фарид дает все, тем самым показывая, что он не какой‑то паршивый бухгалтер. У него все по высшему разряду. И это так, не сомневайся, мэн.И если он хочет вернуть Ванессу, то он выбрал для этого не худший способ.
‑ Зачем ему умасливать эту девицу? С такой физиономией, как у него! Если бы дело касалось тебя или меня, я бы еще понял, но Фариду‑то это на фига?
‑ Фарид не довольствуется малым.
‑ Она так красива?
‑ Не знаю , мэн.
‑ Не знаешь? Ты, его лучший друг?
‑ Нет.
‑ Да ладно тебе, Ной!
‑ Жизнью клянусь, я никогда не видел его женщину!
‑ И он не боится, что ты его о ней спросишь!
‑ Фарид, он как Менахем, он мой брат, я ему рассказываю все, и он мне рассказывает все, но о Ванессе он со мной не говорит. И я уважаю его молчание. Я все понимаю. Если когда‑нибудь Фарид заговорит со мной о ней, я его выслушаю. Однако сейчас я держу язык за зубами.
Он мой брат.Прямо перед ними на фоне скорее свинцово‑серого, чем по‑ночному черного неба, стояли фиолетовые тучи. Париж просыпался медленно, и складывалось впечатление, что он болен. Дождь уже прекратился, но передышка не обещала быть долгой, казалось, он вот‑вот пойдет вновь. Было холодно, и жалкие попытки бабьего лета продержаться еще хоть немного успеха не приносили. Менахем легко вел машину, мокрые от дождя тротуары блестели, на улицах не было ни прохожих, ни шпиков, и скоро они будут в Сен‑Дени.
Мой брат.
Жан‑Люк признавал, что хорошо понимать Фарида ему недостаточно. По правде говоря, ему всегда хотелось, чтобы Фарид им заинтересовался. Чтобы Фарид называл его «мой брат» с этим, иногда проскальзывающим в его речи, акцентом. Акцентом, служившим единственным напоминанием о той стране, с которой Фарид явно не хотел иметь ничего общего.
Чтобы Фарид называл его «мой брат» с этим, иногда проскальзывающим в его речи, акцентом. Акцентом, служившим единственным напоминанием о той стране, с которой Фарид явно не хотел иметь ничего общего. Мой брат. Мой обрезанный нормандец
Возрождение ‑ дело добровольное. Именно эту истину ощутили сегодня опытные руки Ингрид Дизель, прикоснувшись к телу Максима Дюшана. Она так часто мечтала об этой минуте. Перед тем как наяву увидеть это тело, она рисовала его в своем воображении: крупное, но прекрасно сложенное, мощный торс, совершенные очертания плеч и бицепсов, идеальной формы ягодицы, красивые ноги, изящные ступни, ‑ и она не ошиблась. Однако она даже не предполагала, что на этом теле могут быть следы ран. How could you imagine the kiss of death? [Как можно представить себе поцелуй смерти?
(англ.).]
‑ Ну, повернись, Максим.
Он повиновался, открыл глаза неопределенного зеленовато‑голубого оттенка и улыбнулся ей. Можно бесконечно говорить об этом лице ‑ то смущенном, то удивленном, то смеющемся, то задумчивом, а порой и упрямом. Это волнующее, немного изуродованное лицо и мощную шею обрамляли очень короткие волосы с уже намечавшейся лысиной. Встретившись с ним в первый раз, Ингрид представила его себе моряком, маленьким рулевым, который направлял свой корабль в каждую из четырех сторон света, не пропустив ни одной, и повидал все, что можно. Он побывал во всяких переделках, накопил богатый опыт, а мир оставил свой отпечаток на его лице, между лбом и подбородком. Она была недалека от истины. Когда что‑то не ладилось с торговыми или рыбацкими судами, в дело вступали авианосцы.
‑ Ты знаешь, Ингрид, они солгали.
‑ В смысле?
‑ Это не была «чистая» операция. В ней не было ничего хирургического. Это была просто гадость. Кровь, куски мяса, крики и слезы. А я ‑ я все это фотографировал.
‑ До двадцать восьмого февраля.
‑ Точно. Но в тот день я покончил со всем этим вовсе не потому, что был ранен.
‑ Нет? Почему же тогда?
‑ Я фотографировал конвой на автодороге, когда его обстреляли. Мы были в машине прессы. Шофера убило на месте. Мне в спину попали осколки. Джимми, мой коллега из «Ньюсуик», отделался несколькими царапинами, и я уверен, что всю оставшуюся жизнь он будет спрашивать себя, почему ему так повезло. Нас эвакуировали оттуда. Я до сих пор помню, как лежал в том вертолете, не в состоянии двинуться, со спиной, покрытой корпией. Напротив меня сидел еще один раненый ‑ двадцатилетний морской пехотинец ‑ и плакал навзрыд. Там был и его лучший друг. Мертвый, засунутый в полиэтиленовый мешок. В его блиндаж случайно попала американская ракета. Между ними лежал еще один солдат, все лицо которого закрывала окровавленная повязка.