Он знает, что Ёте долгое время жил один, с тех пор как пятнадцать лет назад от него ушла жена. Она ездила на конференцию в Стокгольм и там совсем спятила, так что не смогла больше оставаться в сельском доме. Кто-то, должно быть, хорошо вправил ей мозги там, в Стокгольме. А потом он встретил русскую, экспортный экземпляр.
— Что я думаю о нем? — переспрашивает Линдман, причмокивая губами. — Он, похоже, не собирался отменять аренду. А насчет всего этого дерьма, что мы должны являться по первому его зову, как холопы какие-нибудь… Ну что здесь скажешь?
Юханссон кивает.
— Ты знал его раньше? — спрашивает Линдман спустя некоторое время.
Ингмар качает головой.
— Он как будто вырос в Берге. О его делах я не слышал ничего. Я никогда не интересовался такими вещами.
Юханссон смотрит на блестящие глаза гигантских медведей. Неужели там настоящие алмазы?
— И ему понадобился непременно этот замок.
— Может, он за что-то зол на графа?
— Да, на такого есть за что злиться.
Они останавливаются в одной из комнат и смотрят друг на друга.
— Ты слышишь что-нибудь? — спрашивает Юханссон.
Линдман кивает.
Снаружи доносится отчаянный собачий лай.
— Она чем-то напугана, — замечает Ёте.
Оба стоят в молчании еще некоторое время, прежде чем подойти к окну.
Проплывающее мимо низкое облако на глазах развеялось туманом и мелкими каплями осело на стекле. Ёте и Ингмар ждут, когда это облако, или туман, рассеется, и слушают тревожный собачий лай. Потом озирают окрестности: ельники, сосны, поля. Полоса тумана застилает ров.
— Красиво, — замечает Юханссон. — Ты видишь собаку?
— Нет.
— Да, я понимаю графа, любившего эту землю.
— Должно быть, ему неуютно в городе.
Ингмар Юханссон ухмыляется и переводит взгляд во двор. Внизу, на присыпанном гравием склоне замкового холма, стоит «Рендж Ровер» Петерссона и автомобиль, на котором они приехали. Но вот туман надо рвом рассеивается, и они замечают собаку, чье темное тело вздрагивает каждый раз, когда она поднимает голову к небу и лает.
— Она кого-то видит, — говорит Линдман. — Может, косуля упала в воду?
Вода во рву черная, тихая. По берегам слабо мерцают зеленые фонари.
«Здесь что-то не так. В воде есть что-то, чего там не должно быть. И это не косуля», — думает Ёте.
Собака смотрит вниз, потом снова раздается отчаянный лай.
В черной воде плавает что-то желтое. Неясный, словно пульсирующий, желтый круг мелькает перед ослабевшими с возрастом глазами Линдмана.
— Что это плавает там во рву, Юханссон? То, светлое, на что лает собака?
Ингмар Юханссон глядит в воду.
Ров похож на черного ручного змея, запертого между серыми каменными скалами. «Неужели это правда про замурованных русских солдат?» — думает он.
Внизу, на расстоянии около полусотни метров от него, на поверхности воды колышется что-то светлое, желтое, вырисовывается темный контур, силуэт, кажущийся ему сейчас очень знакомым. Он отводит взгляд.
Собака. Тело, спрятанное в воде, тем не менее различимое. Светлые волосы. Лицо, повернутое в сторону. Рот. Ингмару видятся светящиеся рыбки, мальки, резвящиеся во рту этого человека, давно уже, по-видимому, мертвого.
— Черт.
— Проклятье.
— Черт, — повторяет Ингмар Юханссон снова. Он не знает, что должен сейчас чувствовать или делать, знает только, что хочет, чтобы эта собака замолчала. Но она не замолчит. Она будет лаять и лаять в его кошмарных снах до скончания дней.
Я есть то, что больше не движется, что остановилось навсегда.
Движется лишь вода вокруг меня.
Лето 1969 года, Линчёпинг и его окрестности
Мир похож на кинопроектор, включенный при помощи глаз, потому что когда глаза закрыты, изображение отсутствует. И мальчик в четыре года начинает чувствовать свои собственные глаза. Глубокие, синие и огромные, как глыбы, они посажены на идеальном расстоянии друг от друга на черепе восхитительной формы. Йерри понимает, что можно делать с этими глазами. Их можно широко раскрыть, и тогда случаются самые удивительные вещи, например воспитательницы в детском саду могут позволить ему делать то, что он захочет.
Его мир по-прежнему прост. Что знает он о том, что именно в этот день на тропические леса обрушились тонны напалма и «агента оранжа», и люди в ужасе забились в пещеры глубоко под землей в ожидании, когда огненное желе проникнет и туда, чтобы уничтожить их.
Для него теплое — это теплое, а холодное — холодное, и выкрашенная черной краской медная труба, торчащая из красной шершавой деревянной поверхности, настолько горяча, что обжигает ему пальцы. Но это не опасно, это приятно и порождает в нем чувство защищенности, и в то же время наводит на него страх, потому что тепло напоминает ему о том, что все когда-нибудь закончится.
Многое происходит в этой жизни: ездят автомобили, ходят поезда, сигналят лодки на Стонгоне.
Он лежит в саду у своего деда и вдыхает запах травы, глядя на свои зеленые колени. Вечерами, когда налетают комары, дедушка ставит на землю ярко-голубой таз. Вода в нем теплая, а воздух вокруг холодный. А потом мальчик снова убегает от ревущего монстра, поглощающего растительность и источающего резкий запах. Папа потеет, когда ведет его. Ножи кусают мальчика за пятки, а широкая черная пасть извергает срезанную зелень. Но это не игра, и даже глаза мальчика не могут разжалобить отца.