Но тут до нее доносятся хорошо знакомые голоса. Она вспоминает, как когда-то лежала в детской и слушала их, доносившиеся из другого конца дома. Сначала родители разговаривали спокойно, а потом перешли на крик. Холодными осенними, зимними, весенними и летними ночами она слушала и не понимала, о чем они говорят. Она просто знала, что так делают все родители и что именно в такие минуты жизнь меняется, независимо от того, замечаешь ты это или нет.
Но сейчас, под этой дверью, голоса в памяти стихли. Да и были ли они вообще? Она помнит только себя на кровати и в полной темноте. Как она молча лежала и ждала, что все вот-вот должно измениться.
Раздается скрежет замка — и Малин делает шаг назад.
Она не заметила, как за дверью мелькнула тень, как кто-то смотрел в глазок. Перед ней стоит папа, загорелый, веселый, довольный тем, что она пришла. Лицо у него округлилось, можно сказать, что он неплохо выглядит. Отец обнимает Малин и прижимает ее к себе, не говоря ни слова, пока наконец она не начинает задыхаться.
— Папа, мне не хватает воздуха.
И тогда он впускает ее, делая шаг в сторону.
— Ну а сейчас мы пойдем к маме.
И Малин проходит в квартиру, смотрит на ковры и мебель, привезенную из Линчёпинга, и эта обстановка плохо сочетается со шкафами и стульями в испанском стиле «гасиенда», как видно приобретенными здесь.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает папа, провожая ее в гостиную.
— Хорошо, — отвечает Малин.
И тут Форс видит маму. Она сидит к ней спиной, в свете уличного фонаря на балконе с видом на Атлантический океан. На матери розовая тенниска, и она носит все такую же стрижку «паж».
Малин хочется увидеть ее лицо. Какое оно? Все в морщинах? Радостное, озлобленное или просто постаревшее?
Но мама не оборачивается, и Малин подходит к ней. За спиной слышится папин голос: «Ну вот и она».
И тогда мама поднимает глаза, и Форс видит, что лицо ее, в сущности, мало изменилось, разве только загорело; что, несмотря на улыбку, с него не исчезло знакомое ей презрительное выражение.
Мама встает и целует ее в щеки.
— Ты пьешь, милая? От тебя воняет спиртом и вся ты какая-то опухшая. — Она делает паузу и продолжает, не дождавшись ответа: — Как же все-таки хорошо, что ты здесь! Здорово! Мы купили прекрасную паэлью по дороге из отеля «Абама». Мы играли там в гольф, ты должна увидеть эту площадку! Что за прелесть! Хенри, будь добр, угости дочь бокалом белого вина. Садись, пожалуйста.
Малин садится за стол напротив мамы и не может понять, куда ей лучше смотреть: на маму, на море или на противоположную стену.
— Что же ты тут делаешь,
Любой нормальный человек поинтересовался бы, что за дело могло заставить инспектора криминальной полиции из Линчёпинга пять с половиной часов лететь на Тенерифе. Но только не мама.
Она начинает рассказывать о площадке для гольфа.
— Понимаешь, это возле отеля «Абама», лучшего на всем острове, и это страшно дорого. Но билеты разыгрывали в Шведском клубе, и мы выиграли, представляешь? Ты должна была видеть, как мы играли со Свеном и Магган…
Малин делает вид, что слушает.
Кивает.
Мысленно она рассказывает маме о Туве, как она себя чувствует, как растет. Она говорит о Янне, о том, что они разъехались, о том, как она страдает и не знает, что с собой делать. Откуда-то доносится мамин голос: «а если ударишь по мячу так, что он улетит в море, получишь штрафное очко, и тогда уж точно все кончено». А Малин все рассказывает про себя о том, что это она сама все разрушила, что ей хочется спиртного, что она пьет слишком много, как свинья, что она готова признаться в этом, но только самой себе, что она чертова алкоголичка, но никому и никогда об этом не скажет. Она радостно кивает папе, когда тот наливает ей еще один бокал и ставит на стол тарелки и паэлью из магазина в алюминиевой форме: три больших омара восседают на горке желтого риса.
За окном уже стемнело.
До Малин доносятся обрывки какой-то мелодии из паба на берегу.
— Угощайся, Малин, — предлагает папа.
Она делает резкое движение и опрокидывает свой бокал.
Проклятье!
— Упс! — говорит папа. — Сейчас мы все поправим.
— Ты все такая же неуклюжая, — слышится мамин голос. Форс хочется встать и уйти, но она сдерживается.
Потом мать уходит в гостиную, и Малин слышит, как она болтает по телефону с какой-то своей подругой.
Папа сидит напротив нее. Он спокоен, похоже, даже испытывает облегчение от того, что мама ушла.
Паэлья съедена.
«Отлично, несмотря ни на что», — думает Малин.
Потом мать рассказывает ей о гольфе, о парикмахерах, о продуктах, которые все дорожают, о том, что квартира, «хоть и не очень просторна, но наверняка стоит теперь дороже», о том, что записалась на какой-то курс йоги. Но тут звонит телефон, и она уходит.
— Как там Туве? — спрашивает папа.
Выпив вина, Малин немного успокоилась.
— Она взрослеет.
— Как ты когда-то.
«Ты улыбаешься мне, папа».
— А Янне?
«Он должен знать, что мы разъехались».
И она рассказывает папе все.
— Так будет лучше, — заканчивает она. — Идея снова начать совместную жизнь была ошибкой.
И как раз когда папа собирается что-то ей ответить, в дверях показывается мама.
— Это были Харри и Эви. Сейчас они приедут. Им не терпится познакомиться с инспектором криминальной полиции из Линчёпинга.
«Нет, — думает Форс, — только не это».
— Слушай, Малин, — вдруг говорит папа. — Почему бы тебе не помочь мне и не прогуляться до магазина? Купим мороженого.
— Идите, — поддерживает его мама. — У меня ноги болят. Сегодня мы прошли не меньше двух миль, разве такое под силу шестидесятилетней женщине?
Малин допивает вино. Она выливает его в рот до последней капли, но мама как будто не замечает этого.
В небольшом супермаркете гудят холодильники и кондиционеры.
Продавец поздоровался с папой как со старым другом, и тот долго разговаривал с ним, демонстрируя почти свободное владение испанским.
Малин не понимала ни слова.
— Рамон, — так представил ей папа потом своего собеседника. — Хороший парень.
— Так что ты говоришь? — спрашивает отец дочь, когда они начинают выбирать продукты. — Ванильное или шоколадное? Ты ведь любишь шоколадное?
— Я хочу пива, — отвечает Малин. — Зайдем в тот бар.
Папа берет пакет шоколадного мороженого из холодильника. Малин замечает, что от паэльи у него остались на рубашке желтые пятна и что его волосы сильно поредели с тех пор, как они виделись в последний раз.