Да, пожалуйста.
— Если вам что-то будет непонятно, спрашивайте сразу, договорились?
Она неожиданно заговорила тоном человека, привыкшего сообщать слугам, да и не только слугам, чего хочет, и встречать повиновение. Она привыкла, подумал инспектор, что когда она велит прийти, к ней приходят, а велит уйти — уходят. И когда велит сделать что-то, делают. Он подавил улыбку.
— Разумеется.
— Трудно понять, с чего начинать. Давина всегда так говорила, когда писала очередную книгу. С чего начать? Можешь начать с того, что ты считал корнем событий, и вдруг понимаешь, что все началось много, много раньше. Ну а здесь, в этом деле — не начать ли мне с утра?
Инспектор кивнул.
— Я была в школе. Я учусь в Крилэндсе, хотя живу дома. Вообще-то я хотела бы перейти на пансион, но Давина не позволяла. — Казалось, она что-то вспомнила — возможно, лишь то, что ее бабка умерла. De raortuis…
— Дейзи, я должен вам признаться. Мы заняли ваше место под комнату происшествия. Оно показалось нам наиболее подходящим. Нам действительно нужно там быть. Нам следовало вас спросить, я сожалею, что мы упустили это из виду.
— Вы хотите сказать, что там толкаются полицейские, стоят столы и компьютеры и… и грифельная доска? — Она, должно быть, видела что-то такое по телевизору. — Вы как бы руководите оттуда расследованием?
— Боюсь, что так.
— О, не огорчайтесь. Я не возражаю. Отчего бы мне возражать? Вы у меня в гостях. А мне теперь все равно. — Она отвела взгляд, по ее лицу скользнула горькая гримаса. Тем же холодным голосом она произнесла: — Чего заботиться о такой мелочи, когда не для чего жить?
— Дейзи… — начал инспектор.
— Нет, пожалуйста, не говорите этого. Не говорите, что я молода, что у меня все впереди и что это пройдет. Не говорите, что время замечательный лекарь и что через год в этот час все это будет уже в прошлом. Не надо.
Кто-то уже сказал ей все это. Врач? Больничный психолог? Николас Вирсон?
— Хорошо, не буду. Расскажите, что было после того, как вы приехали домой.
Она помолчала, глубоко вздохнула.
— У меня там есть телефон. Думаю, вы заметили. Наверное, вы им сейчас пользуетесь. Мне позвонила Бренда и спросила, не хочу ли я чаю, а потом принесла чай с печеньем. Я читала. Мне нужно много готовиться, у меня экзамены в мае. Вернее, должны быть экзамены. — Векстфорд промолчал. — Я не интеллектуалка. Давина так думала просто потому, что я — ну, довольно способная. Она не могла вынести мысли, что я буду такой же, как мама. Извините, вам это, конечно, неинтересно. И в любом случае это уже не имеет никакого значения. Давина просила нас переодеваться к ужину. Не наряжаться, а просто переодеваться. Мама… мама приехала на своей машине. Она работает в галерее прикладного искусства. Вернее, она совладелица галереи прикладного искусства, а вторую женщину там зовут Джоан Гарленд. Галерея называется «Гарлендс»
— Где?
— Serre chaude. Это по-французски «оранжерея», мы всегда ее так называли. Лучше, чем говорить «теплица», как вы думаете?
Вексфорд думал, что все это звучит вычурно, но промолчал.
— Мы всегда подаем напитки там или в гостиной. Знаете, немного хереса, или апельсиновый сок, или газированную воду. Я всегда пью газированную воду, и мама тоже. Давина говорила о поездке на Глайннборнский фестиваль, где она состоит… состояла членом жюри — или другом, или кем-то там еще. Она ездила туда по три раза в год. И точно так же — в Альдебург, Зальцбург, на Эдинбургский фестиваль… У нее уже были билеты, и она спрашивала Харви, что ей заказать на обед. Обеды там нужно заказывать за несколько месяцев, если не хочешь ехать, как на пикник. Мы никогда не ездим — ведь будет ужасно, если пойдет дождь. Вот об этом они и говорили, когда заглянула Бренда и сказала, что ужин подан и она уходит домой. Я заговорила с Давиной о ее поездке во Францию. Через две недели ей нужно было участвовать в какой-то литературной телепрограмме в Париже, и она хотела, чтобы вместе с Харви с ней отправилась и я. У меня это как раз будут пасхальные каникулы. Но я как-то не хотела ехать, и вот сказала ей, что не поеду, и… впрочем, вам это неинтересно.
Дейзи поднесла руку к губам. Она смотрела на инспектора и сквозь него. Вексфорд сказал:
— Это очень трудно осознать, я знаю. Даже если сам там был и все видел. Вам понадобится время, чтобы понять, что произошло.
— Нет, — ответила она безучастно. — Это нетрудно осознать. Для меня это реальность. Проснувшись сегодня утром, я тут же все вспомнила. Знаете, — она передернула плечами, — как это всегда бывает: какой-то миг еще приходишь в себя. Но сейчас не так — я каждую секунду помню, что со мной случилось. Это никогда не пройдет. Николас сказал, что у меня путаются мысли, но это абсолютно не так. Ладно, это неважно. Продолжим. Я слишком отвлеклась… Стол обычно накрывала моя мать. Бренда оставляла нам ужин в столовой на тележке. Вино мы пили только на уикенд, в этот раз на столе была бутылка «бадуа» и кувшин яблочного сока. Из еды было — дайте вспомнить — картофельно-луковый суп, типа «виши», только горячий. Хлеб, конечно. Мы съели суп, и мама убрала тарелки и стала подавать второе. Это была рыба — камбала или палтус или что-то другое. Можно это назвать «палтус по-домашнему», если он под соусом и с картофельным пюре?
— Не знаю, — Вексфорду, помимо всего прочего, стало смешно.