– Ты не для меня ее нашел?
– Нет.
Хватка у него была мягкая, почти нежная.
– А для кого?
– Для ее тетки.
– Но не для меня?
Я покачал головой:
– Не для тебя.
Он снова кивнул мне, вцепился мне в запястье и ткнул сигаретой мне в ладонь.
Не знаю, как мне удалось не закричать. С полминуты единственное, что я чувствовал, был прожигающий мою плоть уголек. Запахло паленым. В глазах у меня потемнело, затем покраснело, перед глазами встала картина: мои нервы свисают как лианы и по ним ползет дым.
Все это время Кирилл Борзаков смотрел мне в глаза.
Пустым взглядом. В нем не было ничего – ни гнева, ни радости, ни удовольствия от насилия, ни восторга от сознания собственного всесилия. Ничего. У него были глаза ящерицы, греющейся под солнцем.
Я несколько раз беззвучно рыкнул и выдохнул сквозь стиснутые зубы, пытаясь не думать о том, на что сейчас похожа моя рука. Представил себе свою дочь, и на краткий миг мне стало легче. Но потом меня обожгла мысль о том, что я думаю о ней в этой комнате, заполненной жестокостью и безумием, и я усилием воли стер образ Габби, отогнав его подальше от окружавшего меня ужаса, и боль запульсировала в ладони с удвоенной силой. Кирилл отпустил мое запястье и сделал шаг назад.
– Посмотрим, сможет ли эта тетка залечить твои раны.
Я отбросил потухший окурок. Виолета Борзакова сказала:
– Кирилл, ты мне телевизор загораживаешь.
Центр моей ладони напоминал вершину вулкана с почерневшим жерлом.
Музыка в мыльной опере заиграла громче. Красивая латиноамериканка в белой крестьянской рубахе развернулась и вышла с гордо поднятой головой. Экран погас. Тут же появился рекламный ролик: Антонио Сабато‑младший расхвалил крем для ухода за кожей.
Я бы заплатил тысячу долларов за один‑единственный тюбик. Я бы заплатил две тысячи долларов за этот крем и кубик льда.
Виолета оторвалась от телевизора.
– Почему
Клер заплакала громче.
Виолета запела:
Тихо, крошка, не рыдай,
Мама купит…
Она вопросительно посмотрела на нас.
– Калач? – предложил я.
Она оттопырила нижнюю губу, соглашаясь, и запела снова:
Если выронишь калач,
Мама купит…
Еще один требовательный взгляд. Клер ревела во все горло.
– Корвет! – сказал Тадео.
Она скривилась.
– Бриллиантовое кольцо! – высказался Ефим.
– Не рифмуется.
– Тем не менее я уверен, что это правильный вариант.
Вопли Клер достигли нового регистра – это был тот самый вой баныни, о котором говорила Аманда.
Сидевший на диване Кирилл снюхал с зеркальца дорожку кокса и сказал:
– Заткни ее.
– Я пытаюсь, – ответила Виолета. Она снова коснулась головы Клер: – Ш‑ш‑ш… Ш‑ш‑ш…
Это не помогло.
Кирилл сморщился и снюхал еще одну дорожку. Накрыл ухо ладонью и сморщился еще сильнее.
– Заткни ее.
– Ш‑ш‑ш! Ш‑ш‑ш! Да не знаю я, что с ней делать. Ты сказал, что наймешь няньку.
– Я ее нанял. Но сюда приводить не собираюсь. Заткни ее.
– Ш‑ш‑ш!
Тадео и Кенни тоже зажали уши руками. Павел и Ефим терпели, напустив на лица мученическую мину. Единственной, кто не обращал на детский крик никакого внимания, была Хелен, неотрывно смотревшая на DVD‑плееры и айподы.
– Пустышка? – спросил я у Аманды.
– В правом кармане, – ответила она.
Я поднес руку к ее правому карману и взглянул на Ефима:
– Можно?
– Черт, друг, ты еще спрашиваешь!
Я залез Аманде в карман и вытащил пустышку.
– Ш‑ш‑ш! – Виолета теперь почти орала.
Я снял пластиковую крышку с пустышки. От движения ладонь обожгло болью. Глаза заслезились. Но я вытянул руку и сунул пустышку младенцу в рот.
В комнате стало тихо. Клер сосала пустышку.
– Вот так лучше, – сказал Кирилл.
Виолета провела ладонями по щекам.
– Ты ее избаловала.
– Прошу прощения? – не поняла Аманда.
– Ты ее избаловала. Вот почему она так орет. Я ее быстро отучу.
Аманда сказала:
– Ей четыре недели от роду, ты, коза безмозглая.
– Не выражайся при ребенке, – напомнил я ей.
Она посмотрела мне в глаза. Ее взгляд был живым и теплым.
– Извини.
– Как ты меня назвала? – Виолета посмотрела на мужа. – Слышал?
Кирилл зевнул в кулак.
Виолета подошла вплотную к Аманде и уставилась на нее своими безумными глазами.
– Отпилите их, – сказала она.
– Что? – спросил Ефим.
– Отпилите наручники.
– Эти наручники нельзя отпилить, – сказал Ефим. – Если только расплавить…
Кирилл прикурил сигарету от окурка предыдущей и сощурился от дыма.
– Тогда плавьте.
– Ребенка обожжем.
Виолета сказала:
– Не обожжете. Если ей руки отрубить.
Ефим сказал:
– Миссис Борзакова?
Виолета не сводила глаз с Аманды. Они стояли так близко друг к другу, что почти касались носами.
– Сначала мы ее застрелим. Потом отрубим ей руки. Потом придумаем, как снять наручники с бамбины. –Она посмотрела на мужа: – Так?
Кирилл смотрел в телевизор.
– Что?
– Escuche! Escuche!– Виолета хлопнула себя по груди. – Я здесь, Кирилл! – Она хлопнула себя по груди сильнее. – Я существую! – Еще один хлопок. – Я – в твоей жизни!
– Да‑да, – сказал он. – Чего тебе?
– Застрелим девчонку и отрубим ей руки.
– Хорошо, дорогая. – Кирилл махнул в конец трейлера. – Только не здесь. Идите в спальню.
Ефим потянулся к Аманде. Та даже глазом не моргнула.
– Позволь мне, – сказала Виолета.