Правда, потом я копнул чуть глубже и начал сомневаться в их вине. Теперь мое подозрение пало на менеджера по кредиторской задолженности – женщину, которой (по словам Майка) он доверял целиком и полностью. По моим прикидкам, возни с этим заказом было еще часов на пять‑шесть.
В конце дня я выйду из офиса, поеду домой, буду ждать нового звонка от «Дюхамел‑Стэндифорд», нового испытания. А счета будут приходить каждый день. Холодильник будет пустеть, и того, что его полки по волшебству заполнятся, ожидать не приходится. В конце месяца нужно платить за медицинскую страховку «Голубого щита», а денег на нет.
Я откинулся в кресле. Добро пожаловать во взрослую жизнь.
Мне надо было дополнить полдюжины файлов и написать три отчета по делу Брэндона Трескотта, но вместо этого я поднял трубку и позвонил Ричи Колгану – Самому Белому Негру Во Всей Америке.
Он был на месте:
– «Трибьюн», отдел городских новостей.
– Вот по голосу ни за что не догадаешься, что ты черный.
– Голоса моих собратьев ничем не отличаются от голосов расистов‑плантаторов, угнетавших наш гордый и величественный народ.
– То есть ты хочешь сказать, что, когда трубку берет или Дэйв Шапелл, или Джордж Уилл, мне ни в жизнь не угадать, кто из них белый?
– Нет, но в приличном обществе такие разговоры – все еще verboten.
– Ага, а теперь ты немец, – сказал я.
– Со стороны моего франко‑расистского папашки, ага, – ответил он. – Чего звонишь‑то?
– Помнишь Аманду Маккриди? Девочка, которая…
– Пропала. Лет пять назад?
– Двенадцать.
– Лет? Черт. Это какие же мы старики с тобой?
– Помнишь, как в колледже мы хихикали на старперами, которые восхищались какой‑нибудь «Пятеркой Дэйва Кларка» и Бадди Холли?
– Ну да.
– Вот теперь детишки так же ржут, когда мы вспоминаем Принса и «Нирвану».
– Да брось, быть такого не может.
– Может‑может, дедуля. Так вот, Аманда Маккриди…
– Ага. Ты нашел ее, она жила у копа в семье, ты вернул ее родителям, копы тебя ненавидят, и тебе чего‑то от меня надо.
– Нет.
– Никаких услуг от меня не требуется?
– Ну, вообще‑то требуется. Дело связано с Амандой Маккриди. Она снова пропала.
– Ни фига себе.
– Именно. А ее тетка говорит, всем наплевать – и копам, и вам тоже.
– Сомневаюсь. Круглосуточные новости, все такое – мы сейчас за любой материал хватаемся.
– Теперь понятно, почему Пэрис Хилтон так популярна.
– Не, этот феномен ничем не объяснишь, – сказал он. – Як тому, что когда спустя двенадцать лет пропадает девочка, которую уже раз похищали, и при этом известно, что в результате первого похищения несколько копов попали за решетку, а городу пришлось выплатить пару‑тройку миллионов, да еще в трудный для бюджета год… Это, снеговик, очень ценная новость.
– Вот и я так подумал. И кстати, ты сейчас почти как негр говорил.
– Расист. Как тетку‑то зовут, э‑э‑э… Белоснежка?
– Беа. Беатрис Маккриди то есть.
– Тетушка Беа, а? Правда, у нас тут совсем не Мэйберри.
Он перезвонил через двадцать минут:
– Все оказалось очень просто.
– Чего нарыл?
– Переговорил с Чаком Хитчкоком – детективом, который вел это дело. Он сказал, что они проверили заявление тетки, съездили домой к матери Аманды, поговорили с ней.
– Поговорили? С Амандой?
– Ага.
– Поговорили? С Амандой?
– Ага. Заявление оказалось липой.
– С чего бы Беа стала выдумывать?
– О, эта Беа просто пупсик. Мать Аманды – как там ее, Хелен, что ли? Так вот, Беа к ней приближаться не имеет права, решением суда. После того как у нее самой сын помер, она слегка умом трону…
– Стоп, чей сын?
– Сын Беатрис Маккриди.
– Он жив‑здоров, в «Монументе» учится.
– Нет, – медленно произнес Ричи. – Не учится. Он умер. В прошлом году он вместе с парой друзей ехал в машине – хотя по возрасту им за руль садиться было нельзя. Пить им тоже рановато, но они выпили. Проскочили на красный – у подножия того здоровенного холма, где когда‑то еще стояла больница Святой Маргариты. Ну вот на Слоутон‑стрит их и расплющило автобусом. Двоих убило, а двое теперь ходить и говорить одновременно не в состоянии. Один из погибших – Мэттью Маккриди. Я вот прямо сейчас в наш веб‑архив зашел. Дата – пятнадцатое июня прошлого года. Ссылку прислать?
Когда я вышел из метро и направился домой, голова у меня все еще кружилась. Закончив разговор с Ричи, я щелкнул на ссылку, которую он мне прислал, – статья с четвертой страницы, прошлый июль. Четверо ребят нагрузились «Ягермайстером», накурились, решили прокатиться с ветерком. У водителя автобуса даже на гудок нажать времени не было. Гарольд Эндалис, 15 лет, парализован ниже пояса. Стюарт Беррфилд, 15 лет, парализован от шеи и ниже. Марк Макграт, 16 лет, скончался по прибытии в больницу Карни. Мэттью Маккриди, 16 лет, умер на месте. Я спустился по лестнице с платформы и по Кресент‑авеню направился домой, вспоминая, какой дурью маялся сам в шестнадцать лет и как эта дурь могла – а по совести, и должна была – меня угробить.
Первые два дома по Кресент – одинаковые, маленькие белые кейп‑кодские коттеджи – пустовали, пав жертвой ипотечного кризиса, который расползся по стране. Когда я проходил мимо второго из них, ко мне подскочил бомж:
– Слушай, брат, минуты не найдется? Я не попрошайка.
Он был невысокого роста, тощий и бородатый. Бейсболку, хлопковую толстовку и вытертые джинсы покрывал слой грязи. Несло от него так, что сразу было понятно – душ он принимал очень давно. Впрочем, в глазах у него не читалось характерной для торчков напряженности и истеричной злобы.
Я остановился.
– Чего тебе?
– Я не попрошайка. – Он поднял руки, как бы защищаясь от самой этой идеи. – Просто хочу это сказать.
– Ладно.
– Я милостыню не прошу.
– О’кей.
– Но у меня ребенок маленький, понимаешь? А работы никакой нету. Старушка моя болеет, а сыну‑то всего только и надо что немного молочной смеси. А эта срань стоит под семь баксов, и я…
Я не видел, как его рука метнулась к моему плечу, но сумку из‑под ноутбука он все‑таки сдернул. И рванул изо всех сил к ближайшему заброшенному дому. В сумке находились мои заметки, собственно ноутбук и фотография моей дочери.
– Идиот, мать твою, – сказал я, не до конца понимая, кого имею в виду – себя или бомжа. Возможно, нас обоих. Кто ж знал, что у него такие длинные руки?
Я бежал за ним вдоль стены заброшенного дома, по вымахавшей по колено траве, раздавленным пивным банкам, пустым пенопластовым коробкам из‑под яиц и разбитым бутылкам. Сейчас в этом доме, наверное, селились бездомные. Когда я был еще пацаном, тут жило семейство Коуэн. Затем – Урсини. А потом дом купила семья вьетнамцев, здорово его облагородившая. Когда отец семейства потерял работу (вскорости и жену его тоже уволили), они только начали ремонтировать кухню.