– Я его всерьез ненавижу, – сказал я Буббе. – А я с ним даже не знаком.
– Ненависть – это хорошо, – ответил Бубба. – Ненависть ничего не стоит.
Машина Коди дважды пикнула, когда он достал брелок и снял автомобиль с сигнализации и открыл багажник.
– Вот если б ты мне разрешил, – сказал Бубба. – Он бы сейчас уже подорвался.
Бубба хотел прилепить кусок пластиковой взрывчатки к двигателю «ауди» и замкнуть его на провод сигнализации. Взрыв разнес был пол‑Уотертауна и отправил обломки «Маунт Оберн» куда‑нибудь за Род‑Айленд. Бубба в упор не понимал, что плохого в этой идее.
– За изуродованную машину человека не убивают.
– Это где сказано?
Должен признаться, ответного аргумента у меня не нашлось.
– К тому же, – добавил Бубба, – при первой возможности он ее изнасилует.
Я кивнул.
– Ненавижу насильников, – сказал Бубба.
– Я тоже.
– Хорошо было бы, если б он больше никогда никого не насиловал.
Я повернулся к нему:
– Убивать его мы не будем.
Бубба пожал плечами.
Коди Фальк закрыл багажник и на секунду застыл, оглядывая парковку перед теннисными кортами. Выглядел он так, будто позировал для портрета, – густые темные волосы, словно вырубленные из камня черты лица, накачанный торс и мягкая, явно недешевая одежда. Он легко мог сойти за модель с обложки глянцевого журнала. Он производил впечатление человека, прекрасно понимающего, что за ним наблюдают, потому что привык, что все всегда на него пялятся – или с восхищением, или с завистью. Мир принадлежал Коди Фальку, а мы, простые смертные, только жили в нем. Но он не догадывался, что наблюдаем за ним мы с Буббой.
Коди выехал со стоянки, свернул направо, и мы последовали за ним – через Уотертаун, до границы с Кембриджем. На Конкорд‑стрит он повернул налево и направился в Бельмонт, один из бостонских районов, считавшийся фешенебельным даже среди остальных, не менее престижных.
– Слушай, а чего парковку называют парковкой, если там деревьев нет, как в парке? – Бубба зевнул в кулак, глянул в окно.
– Ни малейшей идеи.
– Ты в прошлый раз то же самое сказал.
– И?
– И мне хочется, чтобы кто‑нибудь мне объяснил почему. Меня это бесит.
Мы свернули с главной улицы и вслед за Коди Фальком направились в дымчато‑коричневый квартал высоких дубов и шоколадного оттенка тюдоровских особняков. Заходящее солнце оставило после себя темно‑бронзовую дымку, заставляя зимнюю улицу сиять по‑осеннему, создавая атмосферу изысканного спокойствия, наследного богатства, атмосферу частных библиотек из темного тика, где повсюду витражи и изящные гобелены ручной работы.
– Хорошо, что мы «порше» взяли, – сказал Бубба.
– Думаешь, «Краун‑Вик» тут сильно выделялся бы?
Мой «порше» – это «родстер» 63‑го года выпуска. Десять лет назад я купил кузов и кое‑какую начинку, а следующие пять лет потратил, покупая запчасти и собирая автомобиль заново. Я не то чтобы очень любил эту машину, но… Признаюсь – когда я сажусь в нее за руль, чувствую себя самым крутым парнем во всем Бостоне. Возможно, даже во всем мире. Энджи любила говорить, что это потому, что я еще толком не вырос. Скорее всего, она права. С другой стороны, сама она до недавнего времени вообще водила «универсал».
Коди Фальк остановился у большого особняка в колониальном стиле, а я погасил фары и припарковался рядом с ним. Даже сквозь стекло я слышал удары басов, раздававшиеся из его машины, – мы остановились прямо у подъездной дорожки, а он нас не слышал.
Я заглушил мотор, и мы проследовали за ним в гараж. Он вылез из «ауди», мы – из своего «порше». Дверь гаража начала опускаться, и мы проскользнули внутрь в тот момент, когда Коди открывал багажник своей машины.
Увидев меня, он подскочил и выставил перед собой руки, словно пытался отогнать нападающую орду. Затем глаза его сузились. Я не такой уж здоровяк. А вот Коди оказался высоким, подтянутым и мускулистым. Испуг от внезапного вторжения уже начал сменяться расчетом – он прикидывал мой рост и вес, отмечая, что оружия у меня при себе нет.
Затем Бубба захлопнул багажник, скрывавший его от взгляда Коди, и у того аж дыхание перехватило. Бубба часто оказывает такой эффект на людей. У него лицо дефективного двухлетнего ребенка, словно оно прекратило меняться ровно тогда же, когда остановились в развитии его мозги и совесть. Ну и вдобавок тело его напоминало стальной товарный вагон, только с конечностями.
– Ты кто тако…
Бубба вытащил из сумки Коди его теннисную ракетку, покрутил в руках.
– Почему парковку называют парковкой, если там нет деревьев, как в парке? – спросил он у Коди.
Я взглянул на Буббу, закатил глаза.
– Чего? Мне‑то откуда знать?
Бубба пожал плечами. Затем он вмазал ракеткой по внутренностям багажника, вогнав ее внутрь дюймов на девять, не меньше.
– Коди, – проговорил я, когда дверь гаража захлопнулась за моей спиной. – Не говори ничего, если я тебя напрямую не спрошу. Понял?
Он уставился на меня.
– Это был прямой вопрос, Коди.
– Э, да, понял. – Коди взглянул на Буббу и весь как‑то съежился.
Бубба снял чехол с ракетки, кинул его на пол.
– Пожалуйста, больше по машине не бейте, – сказал Коди.
Бубба успокаивающе поднял ладонь. Кивнул. Затем ракетка со свистом метнулась к автомобилю и врезалась в заднее окно «ауди». Стекло с громким хрустом ссыпалось на заднее сиденье.
– Господи!
– Коди, что я сказал насчет разговоров?
– Но он только что разбил…
Бубба метнул ракетку как томагавк, и та врезалась Коди в лоб, отбросив его к стене гаража. Он сполз на пол, и кровь заструилась из раны над его правой бровью. Выглядел он так, будто вот‑вот заплачет.
Я поднял его за волосы и ткнул спиной в дверцу машины.
– Чем ты зарабатываешь на жизнь, Коди?
– Я… Что?
– Чем ты занимаешься?
– Я ресторатор.
– Это еще кто? – спросил Бубба.
Я взглянул на него через плечо:
– Владелец ресторана.
– А.
– И какими ресторанами ты владеешь? – спросил я Коди.
– «Верфь» в Нэханте. И «Флагстафф» в центре, и частью «Тремонт Стрит‑гриль», и «Форс» в Бруклайне. Я… я…
– Ш‑ш‑ш, – сказал я. – Дома кто‑нибудь есть?
– Что? – Он суматошно оглянулся. – Нет, нет. Я один живу.
Я поднял Коди.
– Коди, тебе нравится приставать к женщинам. Может, иногда даже насиловать их, поколачивать, когда они ломаются, а?
Глаза Коди потемнели, густая капля крови начала свой спуск по его носу.
– Нет, не нравится. Кто…
Я отвесил ему оплеуху по рассеченному лбу, он взвизгнул.
– Тихо, Коди. Тихо. Если ты еще хоть раз пристанешь к женщине – к любой женщине, – мы спалим твои рестораны к чертовой матери, а самого тебя сделаем инвалидом. Понял?
Видимо, упоминание женщин вызвало в Коди обострение глупости. Возможно, после того, как ему сказали, что он не сможет развлекаться с ними так, как ему нравится, его мыслительные способности отключились.