Пожалуй, племянница губернатора не такая уж улитка, какой она кажется на первый взгляд. Вы знаете, что сделали бы с вами губернатор и полковник или даже Пирс, если бы застали вас тут?
– Интересно, что бы они со мной сделали? – в голосе Марики прозвучала нотка суровости. – Я думаю, мистер Дикин, в вашем положении вряд ли уместно предостерегать кого‑либо или читать нотации. Я спросила, как вы себя чувствуете?
Дикин вздохнул.
– Вот‑вот! Это все равно, что лягнуть лежачего. Разумеется, я чувствую себя прекрасно! Разве вы не видите? Я привык спать в таком положении...
– Если вы хотите излить свой сарказм, то вряд ли это уместно делать сейчас и тем более по отношению ко мне. Вероятно, я просто напрасно трачу время. А я пришла спросить, не могу ли я для вас что‑нибудь сделать?
– Простите... Я не хотел вас обидеть. Вы же слышали, что сказал шериф. Не проявляйте ко мне сочувствия.
– То, что говорит шериф, входит в мое левое ухо и выходит из правого.
В походной кухне осталось кое‑чего из еды...
– У меня нет аппетита, но все равно спасибо.
– Может вы хотите пить?
– Вот это уже другое дело! Эти слова звучат для меня сладкой музыкой.
Весь вечер я следил, как они пили, и это было не очень приятно. Но я не люблю, когда меня кормят из ложечки... Вы не могли бы развязать мне руки?
– Развязать вам... Я еще не сошла с ума! Если вам хоть на минутку развязать руки, то вы...
– ...то я обвил бы ими вашу прелестную шейку, – он пристально поглядел на девушку, – а шейка действительно прелестная. Однако дело обстоит совсем не так, как я бы хотел. В данный момент я вряд ли смог обнять даже стакан виски. Вы видели мои руки?
Он, как мог, повернулся и она увидела его руки. Они были синими и уродливо распухшими, особенно у запястий, где веревка глубоко врезалась в тело.
– Что ни говори, а шериф вкладывает в дело весь свой пыл! – заметил Дикин.
Марика сжала губки. В ее глазах были гнев и сострадание.
– Обещаете ли вы...
– О‑о! Теперь уже мой черед сказать: я еще не сошел с ума! Вы хотите сказать – бежать? И попасть в руки этих отвратительных пайутов, которыми кишат здешние места? Нет... Мне бы только глоток этой отравы... губернаторского виски.
Прошло минут пять, прежде чем Дикин смог вкусить этот глоток. Марика развязала его в одну минуту, но еще четыре ушли на то, чтобы Дикин кое‑как смог добраться до ближайшего кресла и восстановить кровообращение в онемевших руках. Вероятно, он испытывал ужасную боль, однако виду не показал. Пристально наблюдая за ним, Марика сказала:
– Пожалуй, Джон Дикин намного выносливее, чем о нем думают другие личности.
– Мужчине не пристало скулить в присутствии женщины, – он сгибал и разгибал себе пальцы. – Кажется, вы спрашивали, хочу ли я пить, мисс Фэрчайлд?
Она поднесла ему стакан с виски. Одним глотком Дикин отпил половину, удовлетворенно вздохнул, поставил стакан рядом с собой на стол, нагнулся и начал развязывать веревки на ногах. Марика вскочила, сжав кулачки. Глаза ее сверкали от гнева. Она выбежала из купе.
Когда через несколько секунд она вернулась, Дикин все еще возился с путами. Он с неудовольствием взглянул на маленький, но всерьез направленный на него револьвер с перламутровой рукояткой, который она держала в руках.
– Зачем вы его с собой возите? – поинтересовался он.
– Дядя Чарльз сказал, что если меня когда‑нибудь сзади схватят индейцы... – она запнулась и лицо ее вспыхнуло от гнева. – Будьте вы прокляты! Вы же обещали мне!
– Если человек может быть убийцей, вором, поджигателем, мошенником и трусом, то можно ли удивляться, что он ко всему прочему окажется и обманщиком? Нужно быть полным идиотом, чтобы ожидать чего‑либо другого.
– Будьте вы прокляты! Вы же обещали мне!
– Если человек может быть убийцей, вором, поджигателем, мошенником и трусом, то можно ли удивляться, что он ко всему прочему окажется и обманщиком? Нужно быть полным идиотом, чтобы ожидать чего‑либо другого...
Он снял веревки, с трудом поднялся на ноги, довольно нетвердо шагнул к девушке и небрежным движением взял из ее руки револьвер, затем очень мягко втолкнул ее в кресло и бросил револьвер на ее колени, а сам, ковыляя, вернулся на место.
– Не бойтесь, леди! – сказал он передернувшись от боли. – В данных обстоятельствах я никуда не двинусь. Кровообращение полностью нарушено. Не хотите ли взглянуть на мои ноги?
– Нет! – она кипела от гнева, виня себя за нерешительность.
– Сказать по правде, мне тоже не хочется этого делать... Ваша матушка еще жива?
– Моя матушка? – неожиданный вопрос выбил ее из колеи. – А почему это вас интересует?
– Я спросил об этом просто для поддержания разговора. Вы же знаете, как бывает трудно вести беседу, когда двое незнакомых людей впервые встречаются друг с другом. Ну, так как, жива ваша матушка или нет?
Марика коротко ответила:
– Да, но она не очень здорова...
– Догадываюсь...
– Почему вы так решили? И вообще, какое вам дело?
– Никакого. Я просто любопытен от природы.
– На какие красивые слова вы способны! – издевательский тон был вообще чужд ее натуре, но сейчас она превзошла себя. – Вот уж никак не ожидала этого от вас, мистер Дикин!
– Когда‑то я преподавал в университете. А там было очень важно внушить студентам, что вы намного умнее их. Вот и пришлось научиться говорить красивые слова. Итак: матушка ваша нездорова. Иначе почему к коменданту форта решилась поехать его дочь, а не жена? Ведь последнее гораздо естественнее. Лично я подумал, что ваше место у постели больной матери и, мне кажется, очень странным, что вам разрешили отправиться в форт зная, что там холера и что индейцы настроены враждебно. А вам это не кажется странным, мисс Фэрчайлд? По всей вероятности, ваш отец очень настойчиво просил вас приехать к нему, хотя один бог знает по какой причине. Он просил вас об этом в письме.
– Не буду отвечать на ваши вопросы! – ответила она, хотя было видно, что они заставили ее задуматься.
– Помимо всех тех недостатков, о которых упоминал шериф, у меня имеется еще один: нахальная настойчивость. Итак, в письме или нет?
Конечно, нет! Он послал вам телеграмму, – внезапно он переменил тему разговора. – Вы, видимо, хорошо знакомы с полковником Клэрмонтом, с О'Брайеном, не говоря уже о вашем дядюшке...
– Ну, знаете! – Марика снова сжала губы. – Это уж слишком!
– Спасибо! – Дикин допил виски, сел и принялся связывать себе ноги.
Это все, что я хотел знать. – Он поднялся, протянул ей вторую веревку и повернулся, скрестив руки за спиной. – Будьте столь любезны... Только не так туго, как было.
– Почему это у вас ко мне такой интерес и все эти вопросы? Я полагала, вам хватает и собственных неприятностей...
– Хватает, крошка, хватает! Я просто стараюсь отвлечься, – он скосил глаза на веревку, обхватившую его воспаленные запястья, и протестующе заметил:
– Полегче, пожалуйста, полегче!
Марика ничего не ответила, затянула последний узел, помогла Дикину сначала сесть, а потом и лечь на пол и удалилась, не проронив ни словечка.
Вернувшись в свое пустое купе, она тихо закрыла дверь и долго еще в задумчивости сидела на койке.
* * *
Лицо машиниста Банлона, освещенное отблесками яркого красного пламени, тоже было задумчиво.