Два пальца у козырька, непроницаемое лицо… Паспорта, документы… Бумаги, печати, снова бумаги. Таможенный досмотр. И вот корабль степенно подходит к причалу. Толпы людей, пестрые зонтики, парижские моды, белые брюки с безупречной складкой, соломенные шляпки, яркие галстуки…
Мы было совсем приуныли, но тут деревянная нога опять стукнула о палубу, и мы, улыбаясь и размахивая руками, снова грянули дорогой нашему сердцу гимн. Встречающие вежливо похлопали и один за другим стали подниматься по сходням. Смуглые щеки женщин покрывали румяна, полные накрашенные губы сжимали сигарету. И однако это они, знаменитые таитянские вахины; у каждой за ухом цветок…
Опытным взглядом красавицы оценивали приезжих мужчин. Последнее, что я видел, сбегая вместе с Лив на берег, — это как из камбуза они выводили нашего улыбающегося кока, обвешанного цветами и фруктами.
Что ж, Таити по-прежнему край женщин.
А на корабле весело гремел джаз. Чуть не плачущая англичанка и два улыбающихся таможенника сидели около патефона, прокручивая одну за другой пятьдесят пластинок. Местные правила предписывали проверять все пластинки — как бы кто не ввез враждебную политическую пропаганду…
"Татт-таттаратт-угу" — рвалось из недр патефона.
На пристани кипела жизнь. Носильщики и шоферы осаждали пестро одетых туристов, привезших горы багажа. Смуглые красавицы льнули к морякам. Раскосые торговцы расхваливали свой товар. Правительственные чиновники радостно обнимали друг друга. И всюду толкались островитяне, рассчитывая на сделку.
Плакали дети, гудели автомобили, а из нагретого солнцем железного сарая плыл сладкий, жирный запах. Там в тяжелых мешках лежала копра. Главный источник доходов Южных морей.
Путь к торговле и богатству!
Путь, уводящий прочь от дружбы и счастья…
На следующий день утром мы стояли на набережной под сенью манговых деревьев. Огромный черный корабль с живой белой бахромой пассажиров и матросов вдоль всех палуб покидал порт. Вот он медленно скользит мимо крохотного зеленого островка в лагуне. Потом выходит за риф и исчезает в голубом просторе.
У самого горизонта мы приметили зубчатые горы острова Моореа; их силуэт на фоне неба напоминает разрушенную крепость. Остров Моореа наш ближайший сосед. Это маленький мирок, исторгнутый из пучины за тысячи миль от всех материков.
Растаял дымок «Комиссара». Все, назад пути нет. Сидим на клочке земли в океане. Ни кают, ни официантов. Теперь надо как-то самим добираться до далекого Маркизского архипелага.
В лагуне плавали удивительные яркие рыбки. Вот — красная, как кровь. А вот — желтая, в черную полоску. Им посчастливилось: далеко не все виды смогли выжить здесь, в сточных водах Папеэте.
В лагуне мягко покачивались на волнах белые шхуны. Они так и притягивали наш взгляд. Пустые палубы… На корме одной шхуны надпись: «Тереора». Это она доставит нас на Маркизские острова, дикий архипелаг далеко на севере, не тронутый цивилизацией. Когда она выйдет в море? Может быть, завтра. Может быть, через неделю. Или через месяц. Один лишь капитан, старик Брандер, знает точно. А он превосходно чувствует себя в Папеэте…
Вместе с потоком людей мы свернули на главную улицу. Женщины звонко смеялись, слезы расставания давно высохли; Папеэте — город радости. Звонкие велосипеды и набитые туристами автомашины сновали по асфальту среди низеньких дощатых лавчонок, заваленных товаром. Хрип граммофонов, скрип тележек с мороженым… Крикливые плакаты на китайском, французском, полинезийском языках; куда ни глянь — у всех только самое лучшее! И смуглые островитяне не пропускали ни одной двери, отдавая всю свою копру до последнего кусочка.
В этом-то хаосе мы и встретили Ларсена. Соотечественник, норвежец, Ларсен из Мосса в соломенной шляпе и полосатых шортах! Ушедший на пенсию учитель.
Мы подружились и в тот же вечер были в гостях у его приятелей в долине Фаутау, в нескольких километрах от города. Спустилась тропическая ночь, по-зимнему черная и по-летнему теплая. Мы сидели за столиком на обращенной к лесу террасе; вокруг коптящей керосиновой лампы на столе плясали тени от пяти огромных пивных кружек. Полоска света дотянулась до стены. К осве щенному пятну крадучись подбирались ящерки. чтобы мгновенно схватить какое-нибудь крылатое существо и тотчас укрыться с добычей в темный уголок.
Вот показался косматый паук, здоровенный и отвратительный, как кошмар. Вот что-то, шурша, вырвалось из мрака, метнулось к лампе, к стене, к нам, опять к лампе. Тощий кот вскочил на стол и схватил трепещущий комочек. Ночная бабочка исчезла в утробе кота. Тараканы и ящерки испуганно бросились наутек.
Где-то в безмолвной ночи родился шелест листьев: с гор подул прохладный ночной ветерок. Нам с Лив все казалось сказочным. Густой черный лес с огромными поблескивающими листьями стоял перед нами, будто глухая стена, над которой на фоне звездного неба, венчая стройные высокие стволы, качались взъерошенные кроны кокосовых пальм. Южный Крест. Незнакомые звезды. Лежащий на боку лунный серп.
На лужайке перед домом росли какие-то тропические растения. Я различил большие гроздья бананов А вот черные силуэты плодов хлебного дерева. Многие плоды были мне вообще незнакомы. Удивительный край! Вот эти длинные ветки, совсем рядом, протянулись от кофейного дерева! В саду тут и там посажены цветы. Поразительные цветы! А какой воздух! Теплый, дышащий плодородием.
Кто-то закудахтал на дереве. Куры — дикие куры, объяснил Ларсен. И рассказал, что они нередко несутся прямо на террасе. Но вообще-то яйца диких кур найти трудно: их уничтожают крысы.
Наши новые друзья — Ларсен, швед Калле Свенсон и англичанин Чарли Хеллиген — были старожилами на острове. Калле Свенсон заведовал складом фирмы «Дональд» — самой крупной торговой компании в колониях. Чудесный парень. Женился на островитянке с Туамоту, умной, приветливой женщине, замечательной красавице. Трое детей появились на свет в маленьком домике в долине Фаутау.
— Ну как, нравится вам Таити? — полюбопытствовал Свенсон, вылавливая из пива кузнечика.
— Природа… — мечтательно произнес я. — В жизни не представлял себе, что на свете есть такое чудесное место.
Свенсон угрюмо поглядел на пальмы, кланяющиеся ночному ветру.
— Одной красотой не проживешь, — сказал он. — И будто в Швеции не красиво!
— Не так, как здесь, — возразил я. — Конечно, после стольких лет вдали от родины она вам кажется прекраснее. Вы уже привыкли к чудесам здешнего края. А мы только что вырвались из объятий зимы, нам легче сравнивать.
Я перечислил все недостатки своей родины, расписал удивительные красоты Таити. Хотелось, чтобы он понял, как ему хорошо, чтобы осознал, что он живет в краю, о котором все мечтают: Южные моря, земной рай.
Но Свенсон твердо стоял на своем. Его тянуло домой. Да-да, он хотел бы уехать с женой и детьми в родную Швецию. Здешние нравы погубят детей. Мне не удалось его переубедить.
— Вы только что приехали, — говорил он. — Подождите — через месяц вы меня поймете. Сейчас вы ослеплены, как все новички. Не обольщайтесь: вы не найдете на Таити желанный рай.
Остальные засмеялись. Меня озадачило их единодушие.
Хеллиген оторвался от кружки. Маленький скромный англичанин, предпочитающий помалкивать, решился что-то сказать.
— Рай обретает тот, — спокойно произнес он, — кто возвращается на родину.
Он прожил на Таити двадцать лет.
— А вы где родились? — удивленно спросил я.
Он родился в Лондоне. В Лондоне!
— Эх, как вспомнишь Норвегию! — вырвалось у Ларсена.