Но был он человеком слабым, усилий не делал, да так и погиб в казенке…
Больная замолкла. На ресницах показались одинокие слезинки.
— Что было с вами дальше?
— Я училась… Была способной… красивой. Семнадцати лет вышла замуж — тетка советовала, а я не спорила — у меня не было воли. Муж оказался алкоголиком. Единственный ребенок умер. Потом встретила и полюбила другого — вы его видели — мой теперешний муж.
Бросила того, вышла замуж. Жизнь стала спокойной, хорошей. Жить бы да жить, но припадки с детства продолжаются до сих пор. Измучена… Сил нет…
Теперь после рассказа больной мне, врачу, стало понятной сущность ее болезни. Это был слабый, нервно возбудимый человек, плохо управляющий собой. Эта женщина жила не рассудком, а эмоциями и была в их полной власти. «Сверхсильные» для нее переживания привели ее к такому состоянию, которое врачи понимают как слабость коры мозга. Малейшее раздражение вызывает у нее возбуждение, крик, слезы, припадки. Разумные доводы на нее не действуют. Даже обыкновенные раздражители, ничтожные причины, которые в здоровом человеке не оставляют следа, для такой больной являются «сверхсильными».
Оттого у нее при малейшем волнении и происходили нервные припадки, а также появлялись такие симптомы, как невозможность стоять, ходить, говорить, слышать.
— Ну, а чем объяснить, что я не могу ходить? — спросила жена профессора.
Я постаралась ей разъяснить и она, неглупый человек, очень хорошо меня поняла. Но в силу болезненной привычки еще сопротивлялась.
— От лечения у меня никогда никакого толка не было.
— Вам надо делать усилия. Иначе мышцы ног атрофируются, и вы не сможете совсем ходить.
Я нарочно сгущала краски. Она, видимо, испугалась.
— Что же делать, доктор? Помогите. Все буду выполнять.
— Идите сейчас в палату без посторонней помощи!
— Не смогу!
— Все-таки, попробуйте! Не робейте. Ваши ноги совершенно здоровы.
Больная встала, пошатнулась, снова села в кресло.
— Ничего. Еще несколько усилий и вы справитесь.
— Правда, вы думаете?
— Уверена.
— Еще попробую.
Шатаясь, держась за стены, она дошла до двери, оглянулась на меня со слабой улыбкой, потом облегченно вздохнула и медленно направилась в свою палату.
В данном случае я рассчитывала на главный симптом истерии, а именно на повышенную внушаемость. Расчет оказался правильным.
Я представила себе маленькую, способную, с хорошими задатками девочку, изуродованную бытом, окружением и искренне пожалела эту женщину. Дурная, тяжелая среда привила ей болезнь, и корней этой болезни она теперь не видит. Как много надо делать ей усилий, чтобы обрести здоровье. А ведь это не только возможно, но иначе быть не может.
По моему глубокому убеждению, больную следовало не только лечить, но и перевоспитывать. Эта женщина нуждалась прежде всего в строгом трудовом режиме, к которому была совсем непривычна. Она нуждалась и в выработке умения контролировать свои поступки, а это должно укреплять нервную систему.
Психиатрические больницы в отличие от других лечебных учреждений широко применяют трудовой метод лечения, так называемую трудовую терапию. По мере надобности врач назначает больному ручной или физический труд, часто связанный с пребыванием на свежем воздухе, или различные виды художественных работ, вызывающие у больного радость творчества.
Как часто родственники моих пациентов высказывали мне недовольство тем, что вместе с лечением одновременно «заставляют больных работать». «Больница лечит только лекарствами», — так думают иные.
«Больница лечит только лекарствами», — так думают иные. Забывается основа жизни и благополучия — труд. Кому не известно: праздность, безделье ведут человека к пассивному подчинению себя случайным эмоциям, к безволию, к ослаблению «тормозов», к нерешительности.
Какие бы магические силы нам, врачам, ни приписывали, мы знаем, что первым своим лекарем является сам больной, пламенно желающий стать здоровым.
Вначале больная активно сопротивлялась «варварскому методу лечения», и в этом неразумно помогал ей муж. Только после его отъезда мне кое-что удалось сделать. Ее надо было заставить работать над собой и для себя.
Через неделю она стала ходить. Мы радовались вместе, но недолго. Как-то задержались письма от мужа. Она легла и весь день не вставала с постели, а при моем вопросе знаками показала, что ей свело челюсти, говорить она не может. Уговоры и утешения не помогли. Помогло бы письмо, но его не было.
Тогда я решила использовать не испытанное еще мной средство. В ее присутствии рассказала другой больной очень смешную историю. Моя «мученица» вдруг сделала глубокий вдох, что освободило ее от спазма, и вместе с соседкой громко рассмеялась.
Больной было назначено лечение. Под влиянием малых доз брома, теплых ванн, душей, прогулок на свежем воздухе она стала хорошо спать.
Однако главным в ее лечении должна была явиться трудовая терапия — лечение творческим, осмысленным трудом.
Я начала подыскивать подходящее занятие. Мне припомнилось, с каким сожалением она рассказывала о своих неиспользованных артистических способностях, и я предложила ей организовать среди больных драматический кружок. Она взялась за дело робко, неуверенно. Но постепенно увлеклась, проявила вкус и хорошие организаторские способности. С ее помощью были поставлены два отрывка из пьес Островского. Она переписывала роли, разучивала их с больными, руководила установкой декораций. Ее лицо оживилось, в глазах светилась радость.
Кто бывал на театральных представлениях среди больных психиатрической лечебницы, тот знает, какие это благодарные слушатели, с искренними эмоциями. Когда моя больная играла веселые роли, это вызывало у зрителей бурю восторга.
Жена профессора переродилась. Она ощутила радость творческого труда. Труд и лечение вели ее к здоровью. Она была в хорошем настроении, свободно ходила, припадки прекратились.
Профессор очень интересовался здоровьем жены и присылал много писем и телеграмм.
Трудно передать те слова благодарности, которыми осыпал меня профессор, когда он увозил жену из больницы. И совсем уже не описать тех упреков, полных желчи и горечи, которые он высказал мне в письме через три месяца.
Он потерял последнюю надежду. Жена снова отказывалась ходить.
В моем подробном ответе я напомнила профессору о советах. Он забыл, что нельзя покоряться любому капризу жены, что надо заставлять ее двигаться, работать и, главное, воспитывать себя, делать усилия.
Следующее письмо от него было спокойное, хотя и мрачное. Он писал: «Все-таки, доктор, жена — тяжелобольной, человек, а вы советуете относиться к ней, как к здоровой. Разве это можно? Если бы вы отнеслись к ней, как к больной, она бы давно выздоровела».
Я представила себе эту женщину — «трагический» взгляд ее светлых глаз, эффектную позу «умирающей». И мне припомнилась одна мамаша, написавшая на меня жалобу:
«Я поместила в одну из лучших московских больниц своего единственного сына, для которого готова умереть. Доктор сначала лечил его, а затем заставил работать. Вместо лечения и отдыха, что совершенно необходимо моему мальчику, он растрачивает свою и без того слабую энергию на выпиливание каких-то карнизов. Его даже заставляют вязать салфетки! Во-первых, он — не женщина! Во-вторых, я, мать, протестую против такого лечения!»
Все же верилось, что рано или поздно жена профессора будет здорова.