С моими слабыми руками я ем примерно так же аккуратно, как двухлетний малыш, и мне трудно говорить и есть одновременно, не поперхнувшись.
Зато рядом со мной стояла миска с оливками. Оливки вкусные — раз; их легко брать руками, жевать и глотать — два; в них полно полезных для организма жиров, то есть максимум пользы при минимуме усилий, — три; и еще они соленые, что сокращает число походов в туалет, где муженек должен усаживать меня, словно годовалого младенца, на горшок, — четыре.
Помню, много лет назад я летела с малюткой-дочерью в самолете, всю дорогу держа ее на руках, и всю дорогу жалела себя из-за того, что не могу откинуть столик и нормально поесть. Это же чувство я много раз испытывала в последующие годы, когда подрастающие дети всячески мешали мне есть своими капризами, слезами, баловством и потасовками.
Мы долго планировали эту вечеринку, долго готовились к ней, а я все думала, как-то я буду чувствовать себя теперь, когда не смогу съесть с гостями ни кусочка еды. Когда мне придется отказаться от выпивки, потому что я и так с трудом хожу и говорю.
Я думала о том, что буду чувствовать, глядя на милых леди на каблучках. Каблуки всегда казались мне страшно сексуальными, в них я чувствовала себя настоящей женщиной. Любила я каблуки.
Но после того, как я упала и сломала ключицу, я начала раздаривать свои каблуки. «Какой у вас размер ноги?» — спрашивала я у тех, кто чем-нибудь мне помог.
Я прекратила это делать, когда меня осенило: я ведь смогу снова их носить, когда буду прочно сидеть в инвалидном кресле. Ба!
Так как же я чувствовала себя во время вечеринки, переживала ли по поводу всего вышеназванного? Каблуков? Выпивки? Еды? Восемьдесят пять блюд! Раньше я подкараулила бы момент, когда на меня никто не смотрит, и ткнула бы вилкой в каждое по очереди, чтобы попробовать все.
Так как же я себя чувствовала?
Я ушла, не сказав никому ни слова.
Было около половины одиннадцатого, праздник был в самом разгаре, музыка гремела, люди смеялись, когда Джон в первый раз повел меня в туалет.
Я тут же поняла, что слишком устала и не могу больше ни ходить, ни говорить, и попросила его уложить меня спать.
Стереосистема стояла как раз под окном спальни. Звучал старый хит «Скуиз», «Черный кофе в постель». Под его звуки я тут же мирно уснула.
Такой вот триумфальный успех.
Лишь на следующий день, в тишине и покое, я вспомнила, что Мэри, женщина, которая приехала из Оклахомы, вручила мне какой-то пакетик.
— Подарок на будущее, — сказала она.
Я поставила его на пол у кресла и напрочь о нем забыла.
На следующее утро Джон спросил:
— Кто это подарил тебе божью коровку?
Я сразу поняла, что это Мэри.
Мы с Мэри не были близкими подругами, но я ее очень уважала. И когда она вышла на пенсию, отправила ей открытку с божьими коровками.
Когда мне поставили диагноз, Мэри прислала чек и написала, что ей очень нравятся мои божьи коровки — их «благословение», как она выразилась, — и моя открытка все еще живет у нее на кухонном окне.
Тогда я послала ей записку, поблагодарила ее и объяснила, что божьи коровки имеют для меня особенный смысл.
Нет, я не коллекционирую салфетки, кухонные полотенца, солонки и перечницы с божьими коровками. В моем доме вообще нет ни одной божьей коровки. Лишь память о них живет в моей душе.
Наш племянник Чарли долгое время страдал от редкой формы детской онкологии — невробластомы. В возрасте семи лет он умер. Его родители — сестра Джона Карен и ее муж Берни — похоронили его на кладбище возле иезуитского собора в Пенсильвании, под шатром из янтарной и золотой листвы, среди священников и монахинь.
На похоронах присутствовали бабушки и дедушки с обеих сторон, тети, дяди, кузены и кузины, в том числе и совсем маленькие дети. Никто не знал, что сказать. Все стояли молча, окружив маленький белый гробик.
И вдруг прямо на него опустился целый рой божьих коровок, и дети сразу засмеялись, подбежали к гробику, стали их ловить.
Для меня это было как Божий знак, указание на то, что Господь приемлет душу маленького Чарли. А улыбками детей Он напоминал нам, что жизнь продолжается.
Я думала о той минуте, когда разворачивала подарок Мэри — маленькую эмалевую божью коровку, алую с черными крапинками и отделкой из горного хрусталя на крылышках, под которыми, стоило их развести, открывалась коробочка.
Огромная праздничная палатка уже разобрана. Посуда перемыта. Кулеры пусты. Машины для коктейлей и бочонки возвращены хозяевам.
А малютка божья коровка стоит на моем комоде.
И жизнь продолжается.
Путешествие внутрь себя
Май — июнь
Скрапбукинг
Фотографии. У меня их тысячи — наши дети, наши путешествия, вся наша жизнь. Тысячи.
Знаете, есть такие люди, у которых все фотографии аккуратно разложены по пачкам и хранятся в одном месте? И на каждой пачке написана дата и место съемки?
Так вот, я к ним не принадлежу.
В моем доме живут целые диаспоры цифровых изображений, настоящая печатная катастрофа. С незапамятных времен я распихиваю фото по коробкам от туфель, набиваю увеличенными снимками ящики своего стола, без разбора загружаю все подряд в ай-фото. Я жила и работала с такой скоростью, что просто поднимала камеру, щелкала и бежала дальше, не оглядываясь.
За тринадцать лет родительства я не собрала ни одного альбома ни о ком из своих детей. Все фото с этапным событиями их жизни были распиханы по коробкам или рассеяны по безбрежным просторам скоростных инфомагистралей.
Какой стыд!
Заболев, я лежала ночами без сна и думала: «Черт возьми! Никто, кроме меня, не разыщет эти фото и уж тем более не подпишет и не приведет в порядок каждое.