Когда я еще могла ходить и кричать (теперь у меня уже нет сил шуметь), я регулярно врывалась в ее комнату, хватала первое, что попадалось под руку и орала: «Я отдам все это девочке, которая умеет заботиться о своих вещах!»
Точно помню, как я, стоя перед моими детьми, орала на них: «Перестаньте орать!»
Было дело.
Теперь-то я тиха как овечка — еще одна позитивная сторона болезни Лу Герига. Сижу себе в своей хижине-чики, бардака в комнате Марины не вижу, включаю дзен и раздумываю о том, что с природой не поспоришь. Отсутствие аккуратности у девочки-подростка — закон природы, с этим надо смириться.
Как и с тем, что происходит со мной. Лекарства от БАС еще не придумали.
(Что, кстати говоря, просто абсурдно. Семьдесят три года прошло после знаменитой речи Лу Герига, а лекарства нет как нет. Абсурд! Ну сами посудите: мой телефон говорит со мной. Люди отправляют механизмы с дистанционным управлением на Марс. А вот как сохранить жизнь нервам — никто не знает.)
— Чему быть, того не миновать, — говорю я себе.
И тут врывается Джон с криком:
— Поверить не могу, что ты отпустила ее на пляж, когда у нее такой бардак в комнате!
— С природой не поспоришь, — спокойно говорю я ему.
— Сьюзен! Это же антисанитария!
По этому пункту родительской заботы я совсем сдала позиции. Я уже не распекаю детей, как раньше, чтобы воспитать их аккуратными и чистоплотными. Я могу поехать в Венгрию или на Кипр, но у меня нет сил войти в комнату дочери и велеть ей подобрать с пола грязную рубашку.
Эту обязанность я переложила на моего бедного мужа.
Джон, еще недавно сам мистер Невозмутимость, теперь чуть ли не ежедневно впадает в истерику, пытаясь приучить детей не разбрасывать повсюду фантики и прочие бумажки, вешать одежду в шкаф, мыть посуду и помогать в разгрузке посудомоечной машины.
Забытая на диване обертка от шоколадного батончика может привести к пятнадцатиминутному тарараму, начинающемуся со слов: «Сколько раз тебе говорить, нельзя есть на диване!»
Вот, например, сегодня утром Джон разбудил Обри, забарабанив по кастрюле у него над ухом, и велел ему вставать и идти убирать означенную бумажку.
Бедный Джон! Это все я виновата, мое попустительство, привыкла сама все делать за детей. Теперь ему приходится бороться за дисциплину. Быть тем родителем, который входит в комнату — я-то ведь не могу больше ходить — и говорит «нельзя».
— Не смей заставлять Марину быть вместо матери, — твержу Джону я.
Слава богу, Марине четырнадцать. А это означает, что она живет на другой планете. Она так занята своими друзьями, что нередко забывает обо мне.
И вообще, б?льшую часть времени она так далека от нас, как будто и впрямь едет в том самом дистанционно управляемом марсоходе.
Я лишний раз вспомнила об этом на днях, когда она вечером влетела в комнату с вопросом, можно ли ей переключить канал на реалити-шоу «Светская жизнь семьи Кардашьян».
И вообще, б?льшую часть времени она так далека от нас, как будто и впрямь едет в том самом дистанционно управляемом марсоходе.
Я лишний раз вспомнила об этом на днях, когда она вечером влетела в комнату с вопросом, можно ли ей переключить канал на реалити-шоу «Светская жизнь семьи Кардашьян».
— Конечно, — тут же ответила я, желая хоть что-нибудь посмотреть с ней вместе.
Сама я предпочитаю «Закон и порядок», или «Замороженную планету», или, на худой конец, «Мою большую цыганскую свадьбу» — подивиться, как это молодым женщинам в их общине всегда удается одеваться так, словно они проститутки. Шоу о цыганских свадьбах хотя бы яркое, красочное, и потому его можно смотреть. Но что можно сказать про Кардашьянов?
Марина, затаив дыхание, смотрела, как на экране кучка роскошных женщин (имена у всех начинаются на «К») в хвост и в гриву гоняли своих холеных мужей, а те в свою очередь прикалывались, пряча друг от друга «феррари», пока мамаша Кардашьян то бурей врывалась в свой особняк, то вылетала оттуда, слишком озабоченная процветанием своего бизнеса, чтобы готовить детям обед, хотя весь ее бизнес, судя по всему, — разъезжать с детьми в спортивной машине да показывать другим водителям неприличные жесты, ругаясь при этом на чем свет стоит.
Марина была очарована.
— И что такого интересного ты находишь в этом шоу? — спросила я.
— А что тебе в нем не нравится? — ответила она.
— Ну что тебе в нем нравится? Что? Помоги мне понять.
— Ой, мам, какая ты душка.
Да, Марина часто называет меня душкой, проносясь из одной комнаты в другую, занятая то обесцвечиванием волос, то набегами на мой платяной шкаф, пока я сижу над подносом с едой и пытаюсь покормить себя, точно двухлетка.
— Ты такая ми-и-илая, — говорит она мне.
И моя душа улыбается.
Я рада, что я для нее душка.
— Я хочу взять тебя с собой в путешествие, — говорю я ей. Такое, которое запомнится ей на всю жизнь. А еще я хочу войти в ее жизнь хотя бы на два дня. Но об этом я ей не говорю. — Куда ты хочешь поехать?
Она распахивает глаза. Улыбается:
— Калабасас, в Калифорнии. Встретиться с Кардашьянами. — Она не шутит.
Однажды я посмотрела фильм «Жизнь прекрасна» — об одном человеке, который вместе с маленьким сыном попадает в концлагерь. Отец переосмысливает для сына все, что там с ними происходит, маскируя ужас фантазией и юмором. Пряча его за своей большой душой.
Вот именно это я и пытаюсь делать каждый день. Долгое время я не называла свою болезнь в присутствии детей, боясь, что тогда они посмотрят в «Гугле» и ужас обрушится на них.
Еще на ранней стадии психолог посоветовал нам с Джоном не говорить об этом с детьми. Когда те будут готовы, сказал он нам, они сами спросят.
Марина ни о чем не спрашивает.