От густой брови через левую щеку к углу рта тянулась длинная ссадина, покрытая запекшейся кровью.
– Дай воды, братец, – сказал Андерсон слабым голосом. Крисфилд грубо, молча протянул ему свою фляжку.
Он заметил, что рука Андерсона была на перевязи и что он жадно пил, проливая воду на подбородок и раненую руку.
– Где полковник Эванс? – спросил Андерсон тонким раздраженным голосом.
Крисфилд не отвечал и мрачно смотрел на него. Манерка выпала из рук Андерсона и лежала перед ним на земле. Вода блестела на солнце, вытекая на красноватые листья. Поднялся ветер, будя отклик в лесах. Дождь желтых листьев посыпался около них.
– Сначала вы были капралом, потом сержантом, а теперь вы лейтенант, – медленно произнес Крисфилд.
– Вы бы лучше сказали мне, где полковник Эванс… Вы должны знать… Он где-то здесь, на дороге, – сказал Андерсон, стараясь подняться на ноги.
Крисфилд пошел дальше, не отвечая. Холодная рука сжимала гранату в кармане. Он медленно шел, глядя себе пол ноги. Вдруг он почувствовал, что нажал пружину гранаты. Он старался вытащить ее, но она застряла в узком кармане. Его рука и холодные пальцы, сжимавшие гранату, были как будто парализованы. Вдруг его охватила горячая радость – он бросил гранату. Андерсон стоял, шатаясь из стороны в сторону. Лес задрожал от взрыва. Густой дождь листвы посыпался вниз. Андерсон лежал плашмя на земле. Он лежал так ровно, что, казалось, сросся с землей.
Крисфилд нажал пружину другой гранаты и бросил ее, закрыв глаза. Она разорвалась в куче густых, только что опавших листьев.
Сверху упало несколько капель дождя. Крисфилд, полный теплоты и бодрости, быстро шагал, продолжая держаться все той же тропинки. Холодный дождь сильно хлестал его по спине.
Он шел, опустив глаза в землю. Голос, говоривший на незнакомом языке, заставил его остановиться. Перед ним, подняв вверх руки, стоял оборванный человек в зеленой форме с покрытой засохшей грязью бородой. Крисфилд расхохотался.
– Пойдем, – сказал он, – живо!
Человек потащился впереди его. Он так сильно дрожал, что чуть не падал при каждом шаге.
Крисфилд пнул его ногой.
Человек продолжал ковылять не оборачиваясь. Крисфилд снова ударил его ногой, чувствуя при каждом ударе, как его носок упирается в копчик и мягкое мясо бедер. При этом он не переставал так сильно хохотать, что едва разбирал, куда идет.
– Стой! – раздался голос.
– Я взял пленного! – закричал Крисфилд, все еще смеясь.
– Ну уж и пленный, – сказал человек, указывая штыком на немца. – Он, кажется, свихнулся. Я позабочусь о нем… Не стоит тащить его обратно.
– Ладно, – ответил Крисфилд. все еще смеясь. – Послушай, братец, где бы мне достать чего-нибудь поесть? Вот уже полтора дня, как у меня крошки во рту не было.
– Там, дальше по дороге, есть разведочный отряд, они дадут тебе чего-нибудь… Как дела в той стороне? – Человек указал на дорогу.
– Господи Иисусе, да откуда мне знать! У меня ничего во рту не было полтора дня!
– Тут офицер лежит… готов, – сказал капитан, шедший впереди. Он слегка прищелкнул языком в знак огорчения. – Пусть двое из вас, ребята, вернутся обратно за одеялами и отнесут его на перекресток. Бедный малый! – Капитан снова двинулся, все еще продолжая слегка прищелкивать языком.
Крисфилд смотрел прямо перед собой. Теперь, шагая в рядах, он не чувствовал себя больше одиноким. Его ноги ударялись о землю в такт с другими ногами. Ему не нужно было больше думать, куда повернуть – направо или налево. Он делал то, что делали другие.
РЖАВЧИНА
Он услышал пронзительный звук взрыва шрапнели на дороге, но не обратил на него внимания, как будто все, что делалось вокруг, не имело к нему никакого отношения.
Он делал то, что делали другие.
РЖАВЧИНА
Он услышал пронзительный звук взрыва шрапнели на дороге, но не обратил на него внимания, как будто все, что делалось вокруг, не имело к нему никакого отношения. Он устало выпрямился и сделал шаг вперед, как вдруг заметил, что погружается в лужу. Чувство облегчения охватило его. Ноги его погрузились в воду; он лежал, не двигаясь, на грязном краю выбоины. Лягушки исчезла но откуда-то появился маленький красный ручеек, медленно расползавшийся в зеленоватой воде. Он следил за неровными рядами людей в темно-оливковом, тащившихся мимо. Их шаги отдавались в его ушах. Он чувствовал ликующую отчужденность от них, точно смотрел откуда-то из окна, как мимо проходят солдаты, или, сидя в ложе театра, следил за какой-то мрачной однообразной пьесой. Он все больше и больше удалялся от них, пока они не сделались совсем маленькими, не больше игрушечных солдат, забытых в пыли на чердаке. Свет настолько потускнел, что он не мог уже видеть их и только слышал бесконечный топот их ног по грязи.
Пронзительный, разбитной голос пел ему в ухо:
Джон Эндрюс открыл глаза. Было совершенно темно, и только ряд прямоугольников, уходивших, казалось, в небо, горел яркой желтизной. Сознание его вдруг необычайно обострилось. Он начал торопливо-испуганно исследовать свое состояние. Эндрюс слегка приподнял голову. В темноте он различил фигуру человека, вытянувшегося плашмя рядом с ним. Человек странно мотал головой из стороны в сторону и при этом пел во все горло пронзительным, надтреснутым голосом. В эту же минуту Эндрюс заметил, что запах карболки необычайно крепок и заглушает все другие знакомые запахи крови и потной одежды. Он пошевелил плечами, чтобы почувствовать обе перекладины носилок, затем снова устремил глаза на три ярких, желтых прямоугольника, которые поднимались в темноту один над другим. Это, несомненно, были окна, он находился около какого-то дома. Эндрюс слегка пошевелил руками – они казались свинцовыми, но не были повреждены. Тут он почувствовал, что ноги его в огне. Он постарался шевельнуть ими. Все снова потемнело во внезапном приступе боли. Голос все еще продолжал кричать ему в ухо:
Но слышался и другой голос, более мягкий, говоривший беспрерывно с нежными, чистыми интонациями:
– И он сказал, что они увезут меня на юг. Там есть маленький домик на берегу, такой теплый и тихий…
Песня человека, лежавшего рядом, перешла в нестройный крик, напоминавший фонограф, у которого кончается завод:
Откуда-то врезался другой голос, порывистыми жалобными стонами, сливавшимися в обрывки изощренных сложных ругательств. Но мягкий голос продолжал говорить не переставая. Эндрюс напрягал слух, чтобы расслышать его. Он успокаивал его боль, как будто на тело ему лили прохладное благовонное масло.
– И еще будет там, на юге, сад, полный цветов, роз и мальвы, и будет там так тепло и тихо, а солнце будет светить целый день, и небо будет такое синее…
Эндрюс почувствовал, что губы его повторяют слова, как дети повторяют молитвы.
– «И будет там так тепло и спокойно, ни шума, ни тревог. И в саду будет много, много роз и…»
Но другие голоса продолжали врываться, заглушая мягкий голос стонами и ноющими проклятиями.
– И он сказал, что я смогу сидеть на крыльце, а солнышко там такое теплое и мирное, и в саду будет так хорошо пахнуть, берег там совсем белый, а море…
Эндрюс почувствовал, как голова его, а за ней ноги поднялись в воздух. Он вынырнул из темноты в ослепительно светлый белый коридор. Ноги его трепетали в огненной муке. Около него появилось лицо человека с папиросой во рту. Чья-то рука потрогала его грудь, на которой был ярлычок. Кто-то прочел вслух:
– «Эндрюс, один – четыреста тридцать два – двести восемьдесят шесть».
Но он продолжал прислушиваться к доносившемуся из темноты голосу позади него, который не переставая вопил хриплым бредовым криком:
Вдруг он понял, что стонет.