– Забавно, не правда ли? Мы с тобой были добрыми друзьями раньше… Должно быть, это все чин…
Эндрюс ничего не ответил.
Крисфилд сидел молча, устремив глаза на огонь.
– А я все-таки прикончил его. Черт, легко вышло!
– Что ты хочешь сказать?
– Да вот прикончил – и все тут.
– Ты говоришь о…
Крисфилд кивнул головой.
– Гм! В Аргоннских лесах, – пояснил он.
Эндрюс ничего не сказал. Он почувствовал вдруг сильную усталость. Он вспомнил людей, которых видел мертвыми.
– Я не думал, что это будет так легко, – сказал Крисфилд.
В дверях кухни показалась женщина со свечой в руке. Крисфилд вдруг замолчал.
– Завтра я уезжаю в Париж! – пылко воскликнул Эндрюс. – Это конец солдатчины для меня!
– А я уверен, что мы повеселимся в Германии, Энди. Сержант сказал, что мы отправляемся в Конб… как это?
– Кобленц.
Крисфилд налил стакан вина и выпил его. Он причмокнул губами и вытер рот тыльной стороной руки.
– Помнишь, Энди, как мы выметали окурки в учебном лагере, когда встретились друг с другом в первый раз?
– Много воды утекло с тех пор.
– Я так думаю, что мы больше никогда не встретимся?
– Почему бы нет, черт возьми?
Они снова замолчали, глядя на потухающие угли в камине. Женщина стояла в тусклом свете свечи, уперев руки в бока, и пристально смотрела на них.
– Я так думаю, что парень просто не будет знать, куда деваться, если выйдет из армии. Как по-твоему, Энди?
– До свиданья, Крис, я ухожу! – резко сказал Эндрюс, вскакивая.
– Прощай, Энди, старина, я заплачу за вино!
– Спасибо, Крис!
Эндрюс вышел за дверь. Шел холодный колючий дождь. Он поднял воротник шинели и побежал по грязной деревенской улице в казарму.
Уолтерс все еще спал, почти соскользнув с сиденья, с открытым ртом и обернутой шинелью головой.
Эндрюс начал думать о людях, которых он оставил там. Теперь они спали на гумнах, в бараках или стояли на часах с холодными, мокрыми ногами и окоченевшими руками, которые ледяное дуло ружья обжигало каждый раз, как они перекладывали его. Он может уйти далеко от топота маршировки и от запаха набитых бараков, где люди спали вповалку, точно скотина, но он все же останется одним из них. Он не сможет увидеть проходящего мимо офицера, не сделав бессознательно рабского движения, он не сможет услышать звук трубы, не чувствуя мучительной ненависти. Если бы только ему удалось передать в музыке всю боль этих искалеченных жизней, весь жалкий ужас этой механизированной, превращенной в отрасль промышленности бойни. Пожалуй, это было бы важно для него, но для других это никогда не будет иметь значения. «Но ты рассуждаешь, как будто ты выбрался уже из леса; а ты все еще солдат, Джон Эндрюс». Слова эти сами собой сложились в его уме, так же отчетливо, как если бы он произнес их вслух. Он горько улыбнулся и принялся снова следить за силуэтами деревьев и холмов, поднимавшихся к темному небу.
Когда он проснулся, небо было серое. Поезд шел медленно, громко стуча на стрелках. Они проезжали через город, и мокрые аспидные крыши выступали фантастическими узорами теней над голубым туманом. Уолтерс курил папиросу.
– Черт! Эти французские поезда ни к черту не годятся, – сказал он, заметив, что Эндрюс проснулся. – Самая отсталая страна, в какой мне приходилось бывать…
– К черту отсталость! – прервал Эндрюс, вскакивая и вытягиваясь. Он открыл окно. – Топка тут, черт побери, слишком уж передовая… Я думаю, мы уже близко к Парижу.
Холодный воздух с примесью тумана ворвался в душное отделение.
Он открыл окно. – Топка тут, черт побери, слишком уж передовая… Я думаю, мы уже близко к Парижу.
Холодный воздух с примесью тумана ворвался в душное отделение. Каждый вздох приносил радость. Эндрюс чувствовал, как внутри его кипит безумная пылкость. Постукивающий грохот колес пел в его ушах. Он бросился на спину на пыльное голубое сиденье и стал брыкаться ногами в воздухе, точно жеребенок.
– Да оживись ты, брат, ради Бога! – кричал он. – Мы подъезжаем к Парижу!
– Да, уж повезло нам, – сказал Уолтерс, усмехаясь, с торчащей из угла рта папиросой. – Пойду-ка поищу остальную братию.
Оставшись один в купе, Эндрюс запел во все горло.
По мере того как рассветало, туман поднимался с плоских зеленых полей, пересеченных рядами обнаженных тополей. Розовато-желтые домики с голубыми крышами приобретали понемногу городской вид. Они миновали кирпичные заводы и каменоломни, на дне которых блестели красноватые лужи, и переехали через зеленую, как нефрит, реку, по которой медленно двигалась флотилия лодок с ярко выкрашенными носами. Паровоз пронзительно свистел. Они прогромыхали мимо маленькой товарной станции; за ней потянулись пригородные дома, сначала хаотически разбросанные на садовых участках, а потом устроенные рядами, разделенные улицами, с лавками на углах. Перед ними вдруг выросла темно-серая влажная стена, заслоняя собой вид. Поезд замедлил ход и прошел мимо нескольких станций, на которых толпились, отправляясь на работу, люди – простонародье в разнообразных платьях, среди которых лишь кое-где мелькала голубая или защитного цвета форма. Затем опять появилась темно-серая стена и нависла темнота широких мостов, где громко отдавался стук колес и горели оранжевым и красным светом пыльные масляные лампы, озаряя над собой мокрые стены.
Снова товарные станции, и поезд медленно покатился мимо других поездов, наполненных человеческими лицами и силуэтами. Потом он дернул и остановился на вокзале. Эндрюс стоял на сером цементе платформы, вдыхая запахи досок, товаров и пара. Его неуклюжий ранец и сверток одеял были привязаны за плечами, как крест. Винтовку и пояс с патронами он оставил в вагоне, тщательно запрятав их под сиденье.
Уолтерс с пятью другими солдатами приближался к нему по платформе. Все они несли или тащили свои ранцы.
На лице Уолтерса было написано беспокойство.
– Ну, что мы будем делать теперь? – спросил он.
– Действовать! – воскликнул Эндрюс, разражаясь смехом.
Рота отдыхала. Крисфилд сидел на пне, угрюмо строгая перочинным ножом ветку; Джедкинс лежал, растянувшись, около него.
– На кой черт они заставляют нас заниматься этой проклятой маршировкой, капрал?
– Должно быть, боятся, что мы ходить разучимся.
– А по-моему, это лучше, чем топтаться целый день на одном месте с разными мыслями, да ныть, ругаться и скучать по дому, – заговорил человек, сидевший по другую сторону, прижимая в своей трубке табак толстым указательным пальцем.
– У меня вот где сидит это топтание по дороге целыми днями, да еще когда эти проклятые лягушатники глазеют на тебя.
– И потешаются они над нами, должно быть! – вмешался другой голос.
– Скоро переведемся в оккупационную армию! – весело сказал Крисфилд. – Там уж будет настоящий пикник.
– А ты знаешь, чем это пахнет? – спросил Джедкинс, выпрямляясь, точно на пружинах. – Знаешь, сколько времени войска будут стоять в Германии? Пятнадцать лет!
– Господи, не могут же они так долго держать нас там!
– Они могут делать с нами все, что им, черт побери, будет угодно. Нам всегда придется отдуваться за все. Не то что этим образованным молодчикам, как Эндрюс, или сержант Коффин, или другие там.