Но когда, показав мне комнату, она секунду помедлила, мне хватило света, чтобы увидеть ее взгляд. И я понял: она догадалась, что я искал ее всю жизнь. Взгляд у нее был нежный и веселый — знаете, такой бывает у женщины, когда ты ей нравишься и в твоей взаимности она не сомневается.
— Целый день мне не хватало вас, — сказал я неожиданно для себя самого. — Все было великолепно, замечательно, лучше некуда, только вот вас мне не хватало. Теперь вы здесь, Пола.
— Да, Харви, — ответила она так, словно уже лет десять называла меня по имени. — Я здесь.
Не знаю, она ли подалась вперед, или я, или мы оба, но я обнял ее — крепко, спокойно, как будто делал это тысячи раз, — и мы поцеловались. И не таким поцелуем, когда женщина вроде бы сопротивляется или наоборот просит: «Еще, еще»; нет, так целуются только тогда, когда все остальное совсем хорошо.
— Теперь я тебя не отпущу, — сказал я.
Она улыбнулась и мягко высвободилась.
— Придется. До половины одиннадцатого я занята. А потом приходи ко мне в маленькую гостиную за кухней. Туда ведет зеленая дверь, помнишь? Но не раньше половины одиннадцатого. Не забудь, Харви! — Она тревожно посмотрела на меня — в первый и последний раз посмотрела таким взглядом.
Я пообещал, что не забуду, и она с озабоченным видом вышла из комнаты. Потом, следующие два часа, во время ужина и после, все было замечательно. Мы и дело переглядывались, и при каждом взгляде я как бы ощущал прикосновение ее руки. И так было бы хорошо — ужин в компании добрых и счастливых друзей, а после ужина веселая болтовня, песни, танцы, — но когда я думал о том, что мы скоро будем вместе, у меня словно вырастали крылья. Вы знаете, как чувствуешь себя в такие минуты, а тут тысяча таких минут слились в одну.
Но вдруг я потерял терпение и разозлился. Не случись этого, я бы, наверно, остался там навсегда. Как, почему это случилось, не могу постичь; с тех самых пор не могу… Люди стали расходиться, все больше парами. Нигде внутри ее не было видно; бродить же в одиночестве безлунной, хотя и звездной ночью не очень-то интересно. И я разозлился, не хотел ни в чем принимать участия, ни с кем не хотел говорить — кроме нее, разумеется… Минуты ползли медленно, как больные слоны. Я накручивал себя, подогревал, — а это уж точно к беде. Черт знает что! Зачем она назначила такое время? Просто все должно быть, как она скажет, ну еще бы! Если она ждет меня в половине одиннадцатого, почему я не могу прийти в четверть одиннадцатого — какая разница? Я еще несколько минут терпел эту муку, нарочно не давая себе успокоиться, а потом бросился в кухню, к зеленой двери, и попробовал бы кто меня остановить.
Никто, конечно, и не пробовал; когда человек ищет беды, его не останавливают. А вот и кухня — пустая, прибранная и подметенная, но еще теплая и пропитанная вкусными запахами. Горела только одна маленькая лампочка, но я сразу увидел в дальнем конце зеленую дверь. Наверно, Пола будет недовольна — до половины одиннадцатого еще десять минут, — но ничего, как-нибудь переживет. Ведь она же моя и знает это и знает, что я это знаю. Зеленая дверь отворилась легко — они всегда отворяются легко, эти двери, — и я вошел.
Но, конечно, не в маленькую гостиную к Поле. Я очутился снова в библиотеке сэра Аларика. На душе было тяжко. Я даже не попытался повернуть обратно — понимал, что это бессмысленно. Я ненавидел сэра Аларика и его библиотеку, похожую на захудалую лавку старьевщика, и самого себя.
Чтобы не смотреть на сэра Аларика, я взглянул на часы. Было двадцать минут десятого; значит, мой день там продолжался около трех минут здесь.
— Можно мне туда вернуться? — спросил я.
— Не сегодня, мистер Линфилд.
— Не сегодня, мистер Линфилд.
— Почему же? — Противно было смотреть на его довольную физиономию, но я сдерживался. — Меня тут не было всего три минуты. И я не собирался так быстро возвращаться. Это ошибка.
— Это всегда ошибка. Наверное… мне следовало… предостеречь вас. Но я ведь… говорил вам… что это связано… с некоторым риском.
Ни на что не надеясь, просто от отчаяния, я подошел к двери и распахнул ее. Там оказалась умывальная раковина и полки со всяким хламом. Сэр Аларик тихонько хихикнул, и мне захотелось швырнуть в него большой банкой с клеем.
— Насколько я понимаю… мистер Линфилд… наш маленький эксперимент… увенчался успехом. Вы побывали… в Другом Месте… гм?
— Я побывал там, где я бы хотел быть и сейчас, — мрачно ответил я.
— Тогда… несомненно… это было Другое Место. — Он помолчал. — Вы… встретили там… друзей… гм?
Я кивнул. Да, он отправил меня туда, но разговаривать с ним об этом мне не хотелось. Хотелось поговорить о другом.
— Скажите, сэр Аларик, что это за черный камень, на который вы велели мне смотреть? И как он проделывает этот фокус?
— Вы могли бы… еще… спросить… как… его проделывает… дверь, — сказал он укоризненно.
— Ладно, как вы его проделываете?
То ли старику захотелось спать, то ли я ему просто надоел, не знаю; во всяком случае, он покачал головой в знак того, что ответа не будет, и принялся зевать во весь рот.
Но мне нужно было непременно узнать кое-что.
— Вы говорили, это все равно что повернуть за угол, только, конечно, угол особого рода. Четвертое измерение или что-то такое. Послушайте, сэр Аларик, я не хочу вам больше надоедать, поэтому скажите: могу я сделать это сам? Сидеть в своем номере в гостинице и вот так же повернуть за угол?
— Вы… можете попытаться, мистер Линфилд, — уклончиво ответил он.
Я не отставал.
— Тут, наверно, любая дверь годится, сэр Аларик?
— Разумеется. Любая дверь.
— А черный полированный камень — на него надо смотреть, чтобы сосредоточиться, и все?
— Вы… конечно… должны… на что-то смотреть… мистер Линфилд. — Опять довольно уклончиво. Затем он встал, и я понял, что вечер окончен, хотя было только полдесятого. Почему-то мое путешествие в Другое Место — я тоже решил называть его так — сразу прекратило наши отношения. Может быть, он решил, что теперь рассчитался со мной за спасение на вокзальной площади. А может, я ему просто не нравился — но и он мне тоже, так что все было по-честному.
— Мне показалось, что я провел там как минимум часов десять, — добавил я, чтобы поддержать разговор. — А на самом деле я пробыл три минуты в этом чулане. Такое, конечно, бывает во сне. Но все-таки на сон это не похоже.
— Это не сон.
— А что же тогда?
Он снова зевнул.
— Простите… мистер Линфилд… иногда я никак не могу… заснуть… но как раз сегодня… вы видите…
Иначе говоря, выметайтесь, Линфилд.
Дождь в тот вечер сменился туманом, и, пока автобус полз обратно в Блэкли, я совсем скис. В конце пути меня ждала привокзальная гостиница, и вы сами понимаете, как приятно мне было туда вернуться после гостиницы в Другом Месте. Без четверти одиннадцать я уже лежал в постели и в течение следующих четырех часов слушал лязганье и грохот железнодорожных вагонов на подъездных путях. Наутро Блэкли выглядел еще более мрачно, мокро и уныло, чем всегда.
А днем на заводе электротехнической компании выяснилось, что они до сих пор не сделали нового подшипника, который был мне обещан, и я их чуть не поубивал.