Но не было такого закона, который помешал бы мне глядеть на него с сильнейшим отвращением. Я презирал его повадки и его тупость. Я как раз вернулся к бочонку за очередной порцией гвоздей, когда он подошел к ткацкой.
– Кажется, я велел тебе начать прибивать обшивку этим утром, – заметил он.
– Да, господин, и я как раз этим занимаюсь, – ответил я.
– Где же? – спросил он.
– На другой стороне, – был мой ответ.
Он обошел здание с другой стороны и некоторое время изучал мою работу, что-то придирчиво бормоча себе под нос.
– Разве я не велел тебе вчера вечером взять бочонок гвоздей у Чапина? – вновь спросил он.
– Да, господин, я так и сделал; и надсмотрщик сказал, что достанет для вас гвозди другого размера, если они вам понадобятся, когда вернется с поля.
Тайбитс подошел к бочонку, мгновение смотрел на его содержимое, а затем в ярости пнул его. Набросившись на меня с неожиданной злобой, он воскликнул:
– Черт тебя подери! Я-то думал, что ты хоть что-то смекаешь!
Я рискнул ответить:
– Я старался сделать так, как вы мне сказали, господин. Я не хотел ничего плохого. Надсмотрщик сказал…
Но он перебил меня таким потоком проклятий, что я не смог закончить предложение. Под конец он бегом бросился к дому и, зайдя на веранду, схватил один из кнутов надсмотрщика. У этого кнута была короткая деревянная рукоять в кожаной оплетке, со свинцовым утяжелителем на толстом конце. Ремень плети был около трех футов в длину и сделан из плетеной сыромятной кожи.
Поначалу я струхнул, и первым моим побуждением было бежать. В доме и службах не осталось никого, кроме Рейчел, кухарки и жены Чапина – и ни одной из них не было видно. Все остальные были в поле. Я знал, что он намерен высечь меня, и это был первый раз, когда кто-то пытался это сделать с момента моего прибытия в Авойель. Более того, я чувствовал, что служил ему верой и правдой – что я не повинен ни в каком зле и заслуживаю похвалы, а не наказания. Мой страх превратился в гнев, и, прежде чем он добрался до меня, я твердо решил, что не дам себя высечь, пусть даже это будет вопрос жизни или смерти. Размахивая кнутом над головой и держа его за тонкий конец кнутовища, он подобрался ко мне и со злобной усмешкой велел раздеться.
– Господин Тайбитс, – проговорил я, смело глядя ему в лицо, – я не стану этого делать.
Я собирался сказать еще что-то в свое оправдание, но он с сосредоточенной злобой набросился на меня, схватил за горло одной рукой и поднял кнут другой, собираясь ударить. Однако прежде чем удар на меня обрушился, я поймал Тайбитса за ворот сюртука и притянул к себе. Наклонившись, я подхватил его за лодыжку и оттолкнул другой рукой – он упал на землю. Обхватив одной рукой его ногу и прижав ее к своей груди, так что его голова и плечи едва касались земли, я поставил ногу ему на шею. Он был полностью в моей власти. Кровь во мне кипела. Казалось, она бежит по моим венам подобно пламени. В припадке своего безумия я выхватил у него из руки кнут. Он боролся изо всех сил; клялся, что я не доживу до завтрашнего дня и что он вырвет мне сердце. Но его усилия, как и его угрозы, были одинаково бесплодны. Не знаю, сколько раз я его ударил. Один удар за другим сыпались быстро и тяжко на его извивающееся тело. Наконец он закричал – завопил, что его убивают, – и вот уже тиран и богохульник взмолился ради Бога о милосердии. Но тот, кто ни к кому и никогда не проявлял милосердия, его и не получил.
Но тот, кто ни к кому и никогда не проявлял милосердия, его и не получил. Жесткая рукоять кнута гуляла по его телу до тех пор, пока у меня не заболела рука.
Вплоть до этого времени я был слишком занят, чтобы озираться по сторонам. Прервавшись на мгновение, я увидел миссис Чапин, которая выглядывала из окна, и Рейчел, стоявшую на пороге кухни. Их лица выражали крайнее волнение и тревогу. Вопли Тайбитса достигли поля. Чапин спешил к нам, погоняя коня во всю прыть. Я нанес Тайбитсу еще один или два удара, затем оттолкнул его от себя таким точным пинком, что он покатился по земле.
Поднявшись на ноги и вытряхивая пыль из волос, он стоял, глядя на меня, бледный от ярости. Мы молча уставились друг на друга. Ни слова не было произнесено до тех пор, пока к нам галопом не подскакал Чапин.
– Что происходит? – воскликнул он.
– Господин Тайбитс хочет высечь меня за то, что я воспользовался гвоздями, которые вы мне дали, – ответил я.
– А что не так с этими гвоздями? – спросил он, поворачиваясь к Тайбитсу.
Тайбитс ответил в том смысле, что они были слишком велики. Впрочем, вопрос Чапина не очень занимал его, и он по-прежнему не сводил с меня злобного взгляда своих змеиных глаз.
– Я здесь надсмотрщик, – начал Чапин. – Я велел Платту взять их и использовать, и, если они неподходящего размера, я привез бы вам другие, вернувшись с поля. Это не его вина. Кроме того, я буду давать вам такие гвозди, какие сочту нужным. Надеюсь, это вы понимаете, мистер Тайбитс.
Тайбитс не ответил, но, скрипя зубами и потрясая кулаком, поклялся, что получит удовлетворение и что он этого так не оставит. Он пошел прочь, а надсмотрщик отправился за ним, и, когда они вошли в дом, Чапин не переставая говорил ему что-то приглушенным тоном, сопровождая свою речь сдержанными жестами.
Я оставался там, где был, раздумывая, что лучше – бежать или ожидать результата, каков бы он ни был. Через некоторое время Тайбитс вышел из дома и, оседлав свою лошадь – единственную собственность, которая у него была помимо меня, – поскакал прочь по дороге в Чейнивиль.
Когда он скрылся, вышел Чапин, явно взволнованный, и велел мне не двигаться с места и ни в коем случае не пытаться покинуть плантацию. Затем он направился к кухне, вызвал оттуда Рейчел и некоторое время беседовал с ней. На обратном пути он вновь со всей серьезностью велел мне не бежать, прибавив, что мой хозяин Тайбитс – негодяй; что уехал он с недобрыми намерениями и как бы еще до наступления ночи не случилось беды. Но в любом случае – и он на этом настаивал – я не должен двигаться с места.
Пока я стоял там, меня терзали несказанные мучения. Я сознавал, что подверг самого себя немыслимому наказанию. Реакция, которая последовала за отчаянной вспышкой гнева, вызвала самые болезненные чувства сожаления. Не имеющий друзей, беспомощный раб – что мог я сделать, что мог я сказать, чтобы хоть как-то оправдать совершенный мною омерзительный поступок, мое возмущение против оскорблений и поношения со стороны белого человека? Я пытался молиться – я пытался умолить Отца нашего Небесного поддержать меня в моей крайней нужде, но эмоции глушили слова, и я смог лишь уронить голову на руки и заплакать. По меньшей мере час оставался я в таком положении, находя облегчение только в слезах, а потом, подняв голову, увидел Тайбитса в сопровождении двух всадников, скачущих вдоль берега реки. Они въехали во двор, спешились и приблизились ко мне с большими кнутами, а еще один из них нес с собой моток веревки.
– Скрести руки, – скомандовал Тайбитс, присовокупив к этим словам такое вызывающее дрожь богохульное выражение, которое непристойно здесь повторить.