Вследствие этого он, несомненно, действовал по принципу «главное достоинство храбрости – благоразумие» и держался подальше.
Но какой бы мотив ни управлял сим трусливым и злобным тираном, это не имеет значения. Я по-прежнему продолжал стоять на полуденном солнце, стеная от боли. С самого рассвета во рту у меня не было ни крошки. Я постепенно слабел от боли, жажды и голода. Только однажды в самый жаркий момент дня Рейчел, наполовину испуганная тем, что поступает вопреки желаниям надсмотрщика, отважилась подойти ко мне и поднесла чашку с водой к моим губам. Это смиренное создание так и не услышало, да и не смогло бы понять, если бы услышало, те благословения, которые я посылал ей за этот волшебный напиток. Она лишь промолвила: «О, Платт, как мне тебя жаль», – а потом поспешила к своим кухонным заботам.
Никогда еще солнце не двигалось по небесам так медленно, никогда оно еще не изливало вниз такие яростные и огненные лучи, как в тот день. По крайней мере, так казалось мне. Каковы были мои рассуждения – бесчисленные мысли, которые толпились тогда в моем рассеянном уме, – я даже не пытаюсь выразить. Однако могу сказать, что за целый долгий мучительный день я ни разу не помыслил о том, что южный раб – накормленный, одетый, наказываемый и защищаемый его хозяином – счастливее, чем свободный цветной гражданин Севера. Эта мысль у меня ни разу не возникла. Хотя найдутся многие, даже и в северных штатах, благодушные и благонамеренные люди, которые объявят мое мнение ошибочным и всерьез примутся подкреплять это утверждение аргументами. О-о, им не довелось испить, как мне, из горькой чаши рабства.
Прямо перед закатом сердце в моей груди прыгнуло от беспредельной радости, когда Форд на полном скаку влетел во двор; конь его был покрыт пеной. Чапин встретил его у порога, и Форд, кратко переговорив с ним, подошел прямо ко мне.
– Бедняга Платт, скверно же ты выглядишь, – вот единственные слова, которые слетели с его уст.
– Слава богу, – проговорил я, – слава богу, господин Форд, что вы наконец приехали.
Вытащив из кармана нож, он раздраженно перерезал веревку вокруг моих запястий, рук и лодыжек и снял петлю с шеи. Я попытался сделать шаг, но зашатался, точно пьяный, и опустился на землю.
Форд сразу же вернулся в дом, вновь оставив меня одного. Когда он дошел до веранды, прискакали Тайбитс и два его приятеля. Последовал долгий разговор. Я слышал звуки их голосов, мягкий тон Форда, смешивавшийся с сердитыми репликами Тайбитса, но так и не смог разобрать, о чем они говорили. Наконец троица вновь уехала, явно не очень довольная.
Я попытался поднять молоток, желая показать Форду, что готов и полон желания трудиться, продолжив работу над ткацкой, но он выпал из моей онемевшей руки. В сумерках я добрался до хижины и лег на пол. Я чувствовал себя совершенно больным – все тело у меня болело и распухло, малейшее движение причиняло мучительные страдания. Вскоре пришли с поля работники. Рейчел, войдя в хижину после Лоусона, рассказала им, что случилось. Элиза и Мэри сварили мне кусок бекона, но аппетита у меня не было. Затем они поджарили кукурузной муки и сварили кофе. Это было единственное, что я мог принять внутрь. Элиза утешала меня и была весьма добра. Вскоре уже всю хижину заполонили невольники. Они обступили меня, задавая множество вопросов о конфликте с Тайбитсом, случившемся этим утром – и о подробностях событий дня. Затем в разговор вступила Рейчел и своим простым языком повторила все заново, в особых красках расписав пинок, после которого Тайбитс покатился по земле, – при этом вся толпа разразилась неудержимым хихиканьем.
Потом она описала, как вышел из дома Чапин со своими пистолетами, и как хозяин Форд перерезал веревки ножом, и как он при этом сердился.
К этому времени воротился Лоусон и порадовал всех присутствующих отчетом о своей поездке в «Сосновые Леса». Он рассказал, как бурый мул нес его на себе «быстрее молнии», как он ошеломил всех, пролетая мимо, как хозяин Форд сразу же пустился в путь (он говорил, что Платт хороший ниггер и что они не должны его убивать). И Лоусон завершил свой рассказ весьма сильными выражениями в том духе, что не было на всем свете другого человека, который мог бы создать такую вселенскую сенсацию на дороге или совершить такой чудесный подвиг, достойный Джона Джилпина, какой совершил он в тот день верхом на буром муле.
Эти добрые создания на все лады выражали мне свое сочувствие: говорили, что Тайбитс – злобный, жестокий человек, и надеялись, что «масса Форд» снова заберет меня к себе. Так они и проводили время, обсуждая новости, болтая, вновь и вновь проговаривая подробности этого волнующего дела, пока в хижиину вдруг не явился Чапин и не позвал меня.
– Платт, – сказал он, – сегодня будешь спать на полу в большом доме; возьми с собой одеяло.
Я поднялся быстро, насколько мог, взял в руки одеяло и последовал за ним. По пути он сообщил мне, что не удивится, если Тайбитс явится снова еще до утра – что он намерен убить меня – и что он, Чапин, не собирается предоставлять Тайбитсу возможность сделать это без свидетелей. Даже если бы Тайбитс всадил мне нож в сердце в присутствии сотни рабов, ни один из них по законам Луизианы не мог бы свидетельствовать против него в суде. Меня положили на полу в «большом доме» – первый и последний раз досталось мне такое роскошное место отдохновения за все двенадцать лет моего рабства – и я попытался уснуть. Около полуночи залаяла собака. Чапин поднялся, выглянул в окно, но ничего не увидел. Через некоторое время пес умолк. Возвращаясь в свою комнату, Чапин сказал мне:
– Полагаю, Платт, этот мерзавец рыщет где-то неподалеку. Если пес снова залает, а я буду спать, разбуди меня.
Я пообещал так и сделать. По прошествии часа или чуть больше пес снова залаял, побежав к воротам, потом метнулся обратно, все это время не прекращая яростно лаять.
Чапин вскочил с постели, не дожидаясь, пока его позовут. На этот раз он вышел на веранду и оставался там значительное время. Однако по-прежнему никого не было видно, и пес вернулся в свою конуру. За всю ночь нас больше не потревожили. Сильная боль, которую я испытывал, и страх перед надвигающейся опасностью совсем не дали мне отдохнуть. Действительно ли Тайбитс возвращался в ту ночь на плантацию, стремясь найти возможность отомстить мне, – это, вероятно, тайна, известная ему одному. Однако я был уверен тогда, как уверен и сейчас, что он там был. Во всяком случае, он обладал всеми задатками убийцы – трусил перед словами храброго человека, но был готов поразить свою беспомощную или ничего не подозревающую жертву в спину, как мне представился впоследствии случай узнать.
Когда занялось утро, я поднялся, больной и усталый, практически не отдохнув. Тем не менее, съев завтрак, который Мэри и Элиза приготовили для меня в хижине, я пошел к ткацкой и занялся трудами нового дня. У Чапина, да и в обычаях надсмотрщиков вообще, было заведено сразу же после утреннего подъема садиться на лошадь, уже оседланную и взнузданную для него (этим всегда занимался кто-то из невольников), и ехать в поле. Однако этим утром он подошел к ткацкой, спрашивая, не видел ли я где-нибудь Тайбитса.