Дора была потрясена, расстроена. Пол смеялся над ней. Майкл посмотрел на Тоби. Глаза у него были широко распахнуты, прикушенные от волнения влажные губы покраснели. Удивительно, как впечатляло всех это зрелище.
Пока они осматривали ловушки, переворачивая их набок, Питер удалился в лес. Под деревьями свет угасал быстрее, и на поляну устремились полчища комаров. Дора обмахивалась зонтиком и причитала, что цитронелла ее не спасает и комары ее поедом едят. Вдруг совсем рядом раздался отчетливый голос кукушки. Все замерли, насторожились, потом глянули друг на друга и расхохотались. Питера позвали назад.
— О Господи! — закричала Дора. — А я-то и впрямь подумала, что это кукушка. Вот позор!
— Настоящая кукушка, как я понимаю, сейчас в Африке, она птица мудрая, — сказал Питер. И показал Доре маленькую свистульку. Потом извлек из кармана и другие манки, деревянные, металлические, и начал поочередно воспроизводить пение жаворонка, кроншнепа, пеночки, дикого голубя и соловья. Дора была сражена. Ей хотелось посмотреть и попробовать самой, она брала у Питера манки и при этом чисто по-женски вскрикивала и щебетала. Майкл глядел на нее и думал: в ней сосредоточено все, что отвращает его от женщин, — но думал это беззлобно, все равно она ему нравилась, да и настроен он был слишком благодушно, чтобы испытывать сейчас к кому-то неприязнь.
— Ну надо же — как настоящие! — воскликнула Дора.
— С настоящим ничто не может сравниться, — заметил Питер. — Даже самая совершенная имитация — а это она и есть — доставляет, как это ни странно, совсем не то удовольствие. Помнится, где-то у Канта сказано: как разочарованы бывают гости, узнав, что соловей, услаждавший их слух после ужина, — всего лишь мальчонка, укрывшийся в соседней роще.
— Пример естественной притягательности истины, — заметил Майкл.
— Вы сегодня так и сыплете благочестивыми изречениями, — сказал Питер. — К проповеди завтрашней готовитесь?
— Завтра, слава Богу, очередь Джеймса. Моя — на следующей неделе.
— Мораль тут, думаю, такая: не попадайся! Правильно, Тоби? — засмеялся Питер.
Они двинулись обратно. Пол спросил Питера, не сфотографирует ли он Дору. Питер от этой идеи пришел в восторг и начал подыскивать полянку, потом усаживать Дору на мшистом валуне так, чтобы она тянулась к цветку.
— Пол не ведает, что творит, — сказал Майкл Тоби. — Когда Питер дорывается до съемок человека, это надолго. Видно, вымещает свое вечное недовольство птицами — их-то не усадишь!
Майкл с Тоби пошли рядом… Позади они слышали смех оставшейся троицы и протестующие возгласы Доры. К Полу, похоже, вернулось хорошее расположение духа. Майкл вдруг ощутил, что удивительно счастлив. Как будто по его милости собрались все эти люди, будто благодаря ему удался этот дивный вечер и эти невинные радости. Слово «невинные» само пришло ему на ум, и он даже не стал вдаваться в размышления по этому поводу. Как редко в компании других людей ему доводилось чувствовать себя вольготно, так отдыхать душой. Мысли его обратились к Нику, но навеянная ими грусть была светла и не омрачала сладостного покоя. Ему приятно было идти рядом с Тоби и бездумно говорить обо всем на свете и ни о чем именно. На душе был праздник.
— В этом лесу есть просека, — заметил Майкл, — неподалеку от той поляны, где мы сейчас были, там иногда можно увидеть козодоев. Видел когда-нибудь козодоя?
— Нет, но очень хотелось бы! — воскликнул Тоби. — А вы мне покажете?
— Непременно, — сказал Майкл. — Как-нибудь вечерком на той неделе сходим. Престранные, скажу тебе, это птицы, на птиц-то совсем не похожи. Увидишь — поневоле поверишь в существование ведьм.
Совершенно неожиданно они выбрались из лесу на широкий луг у дороги. Великолепная панорама, хорошо им знакомая, вновь открылась взору в свете пылающе-желтого, почти закатившегося солнца и поблекшего до зеленоватой голубизны неба. Внизу, в озере, виднелось ярко подцвеченное недвижное отражение дальнего косогора и дома — чистого, жемчужно-серого, и так ясно проглядывались все его очертания, что казалось, будто он совсем близко. За ним, на пастбище, на бледной линии горизонта деревья принимали клонившееся солнце, и один уже пожелтевший вяз полыхал, как громадный костер.
Они стояли, дыша полной грудью, и безмолвно глядели, наслаждаясь простором, воздушной ширью, мягкими красками. Из-за озера вдруг донеслось отчетливое, нежное пение. Голоса лились, сплетались, подхватывая друг друга с завораживающей нелепой точностью мадригала. Отчетливее всех в общем-то слышно было тоненькое победное сопрано Кэтрин, которая вела мелодию. Певцы были далеко, слова разобрать было трудно, но Майкл и так знал их.
Всю жизнь молчавший, лебедь среброкрылый
Пред самой смертью горло разомкнул,
— Склонился к брегу и собрался с силой.
Пел раз и навсегда, потом — уснул.
Пение смолкло. Тоби и Майкл улыбнулись друг другу и медленно побрели к переправе. Час был волшебный, спешить не хотелось. Подойдя к озеру, они услышали совсем иные звуки. Майкл вначале не понял, что это, а потом узнал нарастающее крещендо реактивного двигателя. Из неясного бормотанья он вырос в оглушительный рокот, от которого, казалось, вот-вот разверзнутся небеса. Они посмотрели вверх. Прямо над Имбером, сверкая, будто ангелы, неслись четыре реактивных самолета. Летели они строем и вдруг с абсолютной синхронностью свернули вправо, взмыли вертикально ввысь, потом с эдакой ленцой перевернулись головой вниз — шум на мгновение стих — и вновь зарокотали, выполнив петлю с такой точностью, будто их связывали невидимые нити. И вновь они подались носом ввысь — прямо над головой у Майкла и Тоби. Достигли некой далекой вершины и развернулись, словно лепестки цветка, на четыре стороны света. В следующий миг бни улетели, оставив четыре серебристые дорожки да стихающий вдали гул. Наступила полнейшая тишина. Все произошло очень быстро.
Майкл стоял, раскрыв рот и запрокинув голову, сердце у него бешено колотилось. От шума, скорости, красоты самолетов он на какой-то миг лишился сознания. Тоби взглянул на него тоже зачарованный и возбужденный. Майкл опустил глаза и обнаружил, что вцепился обеими руками в голую руку мальчика. Рассмеявшись, они разбрелись в разные стороны.
Глава 9
— Главное требование праведной жизни, — говорил Джеймс Тейпер Пейс, — это отказаться от личностного сознания. Говорю я это, милые братья и сестры, как человек, прекрасно отдающий себе отчет в том, что сам он далек еще от его выполнения.
Это было на следующий день, в воскресенье. Джеймс стоял на возвышении в Длинном зале, положив руку на пюпитр, и читал воскресную проповедь. Он нервно щурился и слегка покачивался, вместе с пюпитром.
— Постижение личности, вообще представление о личности как таковое мне кажется опасным для добродетели. В школе нам — мне по крайней мере — говорили: нужно иметь идеалы. Я думаю, это вздор. Идеалы — это мечты. Они становятся между нами и жизнью, тогда как более всего мы нуждаемся в том, чтобы видеть жизнь в истинном ее свете. Действительность — это нечто помимо нашего «я». Где есть совершенство, там и действительность. Где же искать нам совершенства? Не в выдумках, порожденных нашим сознанием и ограниченных им, а в том, что вне нас, что лишь изредка дано нам угадать.
Вы вправе сказать мне: дорогой Джеймс, вот ты говоришь нам, что нужно искать совершенства, а потом говоришь, что оно так далеко, что мы можем лишь догадываться о нем, — так как же нам это осуществить? Дело в том, что Господь не оставил нас без путеводной нити.