Не хочу, чтобы ты совершил какую-нибудь глупость. Да и тебе будет спокойнее...
Каймакам остался верен данному обещанию и ни разу не попытался вызвать меня на откровенный разговор.
В течение многих дней и даже недель я не слышал от него ни малейшего намека, так что даже начал сомневаться, не приснилась ли мне наша беседа. Но потом в самый неожиданный момент он спрашивал:
— Кемаль, как там тоска по родине?
— Все в порядке, господин, — отвечал я и быстро перескакивал на другую тему, требуя объяснить смысл какой-нибудь строки из диванной поэмы.
Каймакам подробно растолковывал детали, хотя знал, что я не слушаю. Я же старался проявлять интерес, но вновь погружался в свои мысли, давая каймакаму возможность говорить:
— Ох уж эта тоска по родине! Лучшим лекарством стало бы возвращение домой.
После этого он принимался осыпать властей проклятиями.
Иногда строки старинных стихов вдохновляли каймакама на совершенно объективные рассуждения о пользе платонической любви. По его мнению, бояться чистой, целомудренной любви не стоит. И взаимности тоже не требуется, хотя простой люд утверждает обратное. По правде говоря, только безответная любовь позволяет в полной мере познать красоту и наслаждение. Любовь как болезнь: когда ее срок подходит к концу, ее не удержать никакими мольбами. Она не оставляет следов и медленно угасает, позволяя сердцу познать иные глубины.
Не знаю, думал ли он так на самом деле. Возможно, подобными изречениями он хотел успокоить меня. К тому же теперь он прямо-таки высмеивал Афифе и стремился уронить ее достоинство в моих глазах, хотя раньше, в период подозрений и провокаций, описывал ее весьма соблазнительно. Тем не менее, когда бедняге казалось, что я сегодня выгляжу особенно понуро и задумчиво, он иногда сам предлагал «заглянуть к Селим-бею». В один из таких визитов мы застали Афифе с сестрой прямо на пороге. Увидев нас, она сказала:
— Вот невезение. Мы с сестрой едем в город. Останетесь одни с Сел им-беем...
В черном шелковом чаршафе с трепещущей вуалью, которая отбрасывала тень на щеки и губы, Афифе была так красива, что я непроизвольно задрожал.
Каймакам посмотрел на меня краем глаза и после небольшого колебания произнес:
— Молодая госпожа, так нельзя. Небо не обрушится на землю, если экипаж пару минут подождет у дверей... А ну-ка, пожалуйте внутрь...
Схватив ее сумку и одну из перчаток с трюмо в гардеробной, каймакам насильно втолкнул девушку в гостиную.
Все это было для меня. Бедняга придумывал немыслимые трюки, чтобы занять и рассмешить Афифе.
В какой-то момент он подвел ее к окну, как будто чтобы получше разглядеть ткань ее чаршафа, и практически заставил позировать. Повернувшись ко мне спиной, он удерживал Афифе в таком положении, предоставляя мне возможность спокойно смотреть на нее. Так пара минут, о которых умолял каймакам, продлилась почти четверть часа.
XXII
Как раз в эту пору за мной по пятам начала ходить одна молоденькая девушка — дочь влиятельного местного адвоката. Еще прошлой весной, когда я только приехал в Милас, она практически не избегала мужчин и по вечерам приходила к отцу в контору, покрыв голову только легким платочком. Ее звали Сение, и ей хватило полутора лет, чтобы пополнить ряды городских девушек на выданье, носящих чаршаф, вуаль, туфли и перчатки, а затем влюбиться в меня.
Сение не была дурнушкой. Возможно, в другое время меня заинтересовали бы ее кудрявые светлые волосы и сине-зеленые глаза, обрамленные длинными ресницами, которые то и дело подрагивали. Но я не обратил на нее никакого внимания. Сначала потому, что увлекся гречанками из церковного квартала, а затем из-за своей большой беды. Что самое странное, старшие открыто поощряли фантазию девушки.
Хотя мне не исполнилось и двадцати, я считался неопытным, а вдобавок еще и невезучим юнцом без какой-либо профессии, это не представлялось серьезным препятствием для нашей с ней свадьбы.
Наедине матери, бабушки и мужчины почтенного возраста всерьез уже рассуждали об этом.
Они видели мою семью. Благодаря Селим-бею, мой отец снискал в городе славу настоящего героя. Да и я был неплохим молодым человеком. Я постоянно вращался в обществе важных людей, вроде каймакама, мэра города, судьи и доктора Селим-бея. По правде говоря, моя жизнь в церковном квартале была отмечена некоторыми сомнительными эпизодами, но тайно проведенное расследование не выявило ничего серьезного. Одним словом, для адвоката, входящего в число считаных богачей города, лучшего зятя нельзя было и пожелать.
Как выяснилось, инициатива развития данного сюжета принадлежала матери Сение, уроженке Стамбула.
Ее стамбульские корни терялись в неизвестности, но эта женщина постоянно жаловалась на мужа-провинциала и утверждала, что выдаст дочь только за стамбулита.
Моя будущая теща несколько раз приходила в гости к тетушке Варваре, которая посчитала, что ее удостоили неслыханной чести. Для ответного визита старая дева достала из сундука, отутюжила и надела черное платье из плотного блестящего шелка, завела и приколола на грудь золотые часы, наняла экипаж.
Скорее всего, тетушке Варваре посулили серьезную награду. А вероятно, что они пошли по разумному пути, сыграв на ее слабостях и посулив ей ответственную роль сватьи. Ведь тяга старой девы к показному величию и пышности была гораздо сильнее, чем жажда наживы.
Обычно старуха злословила обо всех жителях городка, но об этом семействе говорила так: «Неплохие люди. Хозяйка вежливая, и дочь, слава Аллаху, порядочная, работящая девушка. Эйюп-бей — человек знатного рода. Его семья владеет лавками, виноградниками, садами. Видимо, девушке и ее жениху волей родителей никак не удается увидеть друг друга». Таким образом велась тайная пропаганда.
Только каймакам не воспринимал эти слухи всерьез. Иногда он делал вид, что разгневан.
— Ну ты даешь, сынок!.. Ты что, решил совсем сбить меня с толку? Бедняжка Сение плачет в три ручья... Обнадежил ее, свел с ума своими разноцветными галстуками... Расхлебывай теперь... Честное слово, насильно заставлю жениться! — кричал каймакам, со смехом добавляя: — Аллах все видит!
В то время как каймакам подшучивал надо мной, некоторые распускали слух, будто мы с Сение тайно обо всем договорились. Хуже того, сама Сение тоже так считала. От Стематулы и прочих я часто слышал, что в своем кругу девушка называет меня женихом.
Встречая меня на улице, Сение улыбалась из-под ' вуали. Я улыбался в ответ, считая, что это лишь дань знакомству, которое завязалось еще в пору, когда она не избегала общества мужчин. Должно быть, это и стало причиной сплетен.
Между тем я сильно изменился и внутренне повзрослел с тех пор, как влюбился в замужнюю женщину с ребенком.
Общение с девушками возраста Сение и подругами из церковного квартала казалось мне теперь бессмысленной детской шуткой, так что даже импозантный вид чаршафа не мог изменить мое мнение.
Мать Сение не только склонила тетушку Варвару на свою сторону, но и сблизилась с семейством Селим-бея, которого считала в какой-то степени моим родственником.
Город был небольшим, и семьи знали друг друга. Но в последнее время визиты стамбульской госпожи
участились. Иногда она приводила с собой Сение, разодетую в пух и прах, чтобы открыто поговорить с сестрами. Для Селим-бея какая-то женитьба являлась полной ерундой по сравнению с нерешенной проблемой Крита. Поэтому, когда старшая сестра говорила о стараниях стамбульской тетушки, он только хмурил брови и медленно произносил:
— Эти люди что, обезумели? Стыдно даже предполагать, что юноша в таком возрасте, как Кемаль-бей, решит жениться.
Старшая сестра тоже не одобряла идею свадьбы. Но ее доводы в корне отличались. Священное право женить меня принадлежит только моим отцу и матери. Если они узнают, что в доме Селим-бея позволяется беседовать о подобных вещах, то имеют полное право оскорбиться.