Последовало молчание. Затем он сел на свое место и, опустив голову, заговорил серьезным тоном:
— Из всех моих исследований я вывел несколько правил для девочек. Если позволите, я вам скажу эти правила. Вы действительно будете очень хорошей девушкой, если их усвоите.
От неожиданности она не могла вымолвить ни слова и лишь слабо махнула рукой, что Браш принял как знак согласия.
— Во-первых, всегда будьте простой во всем, что бы ни делали. Например, не хохочите громко, не позволяйте себе неестественных движений руками или глазами. Многие девушки не могут выйти замуж только потому, что нет никого, кто бы им сказал об этом. Во-вторых, ни в коем случае не пейте вина и не курите. Когда девушка пьет и курит, то очень трудно распознать в ней девушку — вы понимаете, что я имею в виду? И третье, наконец, и самое важное…
Но в этот момент с Миссисипи Кори случилась истерика. Браш никогда в жизни не забудет тех десяти минут. С ней было все, что только можно вообразить: и визг, и смех, и остановка дыхания; стакан с водой — успокоить! — разлетелся вдребезги; она каталась по полу и дрыгала ногами, не подпуская перепуганного Браша. Наконец, схваченная его крепкой рукой при попытке выброситься через парапет в озеро, она разрыдалась, восклицая:
— Какой ужас! Все смотрят на меня! Какой ужас! Честное слово, я не сумасшедшая!.. Я сама хотела, чтобы меня поправили. Ради Бога, не думайте обо мне плохо!..
Успокоив прибежавшего на шум растерянного метрдотеля, Браш, поддерживая полуживую от перенесенного шока, давящуюся слезами девушку, свел ее вниз к пристани и усадил в лодку. До самой середины озера они плыли в молчании. Миссисипи успокоилась и умыла лицо водой. Казалось, она осознала всю искренность советов Браша.
Когда они причалили к своему берегу и он помог ей выйти из лодки, все обитатели лагеря уже располагались под деревьями вокруг костра и заводили свои песни. «Дорожные работы» сменялись душещипательным «Зовом индейской любви». Компания каких-то парней развлекалась перебрасыванием зажженного карманного фонарика из рук в руки. Браш извинился перед всеми за опоздание и отошел в сторону прополоскать горло. Он записался выступать первым в программе, потому что любил после выступления смешаться с публикой, быть в самой ее гуще, ходить среди рукоплещущих, смеющихся, разговаривающих людей и испытывать странное наслаждение от того, что никто не узнает его, только что певшего перед всеми. Концерт начался, и он объявил свой номер:
— Феликс Мендельсон-Бартольди. Родился в тысяча восемьсот девятом году, умер в тысяча восемьсот сорок седьмом. «На крылах голубя».
Такой его педантизм и само название песни не предвещали успеха исполнителю, но все прошло хорошо. Затем Браш спел «Оборванную струну» сэра Артура Салливэна (1842–1900).
После этого он дважды поклонился и скрылся за деревьями. Публика долго аплодировала, и когда Браш вновь вышел на аплодисменты, чтобы поклониться еще раз и тут же уйти, все стали хлопать в такт, громко скандируя:
— Мы-хотим-еще! Мы-хотим-еще!
Сам директор озабоченно забегал меж палаток и среди деревьев, разыскивая исчезнувшего певца, но Браш спрятался на пристани за лодками и сидел там, пока не услышал донесшееся от костра объявление следующего номера: «Уважаемый мистер Кедворт сейчас прочтет небольшой философский трактат „Улыбка“». Убедившись, что он уже не потребуется, Браш вылез из своего укрытия. Бледный лунный свет падал на пустые дорожки и тропинки палаточного городка. Он вошел в читальную палатку и заглянул в книжный шкаф, но «Британской энциклопедии» там не было, и он вышел на улицу. Он заглянул в окно домика «Первая помощь»: врач в белом халате что-то читал при свете настольной лампы. Брашу захотелось зайти к нему и поговорить на какую-нибудь медицинскую тему, но, чувствуя непривычную вялость, он повернул прочь и побрел к вершине холма.
По пути он бросил взгляд в ярко освещенное окно кухни. Там целая армия молодых парней и девушек перемывала горы посуды, оставленной отдыхающими после ужина. Это были студенты из разных колледжей, отрабатывающие свою летнюю практику. Все это было хорошо ему знакомо. Чувствуя счастливое возбуждение, он вошел внутрь и сказал, что хочет помочь. Ему дали большое полотенце и поставили вытирать стаканы рядом с сероглазой девушкой, в которую он тут же влюбился.
Глава 4
Продолжение отдыха в Кэмп-Морган. Важный разговор с девушкой по имени Джесси Мэйхью. Кошмары Дика Робертса прекращаются. Джордж Браш отказывается от денег
В кухне состоялся своеобразный конкурс. Работавшие там студенты затеяли петь студенческие песни, которые поют в их колледжах. Начали девушки, исполнившие песню техасских методистов. Затем парень с девушкой, которые мыли чашки и блюдца, спели «Висконсин, твои залы прекрасны всегда». Потом сероглазая девушка, работавшая рядом с Брашем, отважилась на песню Мак-Кеновского колледжа в Огайо. Она сделала предварительное вступление и объяснила, что у нее нет ни слуха, ни голоса, но она будет стараться изо всех сил, чтобы не отставать от других. Она даже не спела, а как-то монотонно прочитала песню, но ее манеры и спортивный вид были настолько пленительны, что она заслужила самые громкие аплодисменты. Потом выступили парень из технологического института в Джорджии и девушка из Мизулы. Затем выступил повар-швед, который никогда не учился в колледже, но когда-то жил в Упсале и работал в университетской столовой; он исполнил одну из песенок тамошних студентов. Затем все стали требовать, чтобы завстоловой тоже спела что-нибудь. Все недолюбливали эту мадам, но с того вечера, когда она, пунцовая от смущения, с огромным трудом припомнила и спела через слово какую-то галиматью, выдаваемую за песню Гаучеровского колледжа, она здорово выросла в общем мнении. Потом потребовали песню и от Браша. Он исполнил гимн своей alma mater столь блестяще, что все просто замерли. А он как ни в чем не бывало продолжал вытирать свои стаканы. Студенты с шумом столпились вокруг него, спрашивая, надолго ли он приехал в лагерь. Но завстоловой тут же призвала к тишине, стуча в медный таз.
— Уже девять часов! — объявила она. — С такими темпами мы никогда не закончим. А ну-ка пошевеливайтесь!
Последние десять минут работали в бешеном темпе.
Браш выбрал момент и шепнул сероглазой девушке:
— Можно вас спросить?
— Что вы сказали?
— Можно поговорить с вами после того, как мы закончим?
— Со мной? — начала она нерешительно. — Да. А о чем?
— Я бы хотел очень многое сказать вам.
Дальше они работали молча. Когда последовал сигнал об окончании работы, у дверей возникла давка: все торопились к пристани, чтобы поскорее занять лодки, оставленные для работников кухни. Завстоловой через все помещение направилась прямо к Брашу.
— У меня есть вакансия, если вам захочется остаться и поработать здесь, — сказала она Брашу.
— Благодарю вас. К сожалению, завтра вечером я уезжаю, — ответил он, даже не взглянув на нее, потому что следил за сероглазой девушкой, мелькнувшей в дверях.
Браш догнал ее на улице.
— Может, посидим на лавочке у пристани? — предложил он.
Она не ответила. Браш понял, что у нее изменилось настроение, и стал подбирать слова, чтобы расположить ее к себе. И наконец произнес отрывисто и с неожиданной силой:
— Я понимаю, вы, должно быть, смертельно устаете после такой работы по субботам, но я прошу вас сделать для меня исключение. Наверное, мне лучше найти вас завтра, но только я хотел сказать, что завтра я уезжаю, и поэтому нам лучше всего встретиться утром. А теперь, как очень большое одолжение, не могли бы вы позволить мне кое-что сказать вам прямо сейчас?
— Мы можем посидеть в клубе, — коротко ответила она и направилась к дому, стоящему особняком, — общежитию для официантов.