Следующей к даче свидетельских показаний призвали миссис Грубер, и она бессвязно и путано изложила собственную версию происшествия. Наконец судья увидел, как в дальнем конце зала протиснулись сквозь плотную толпу и уселись в последнем ряду его жена и чета Хартов. Тогда он вложил закладку в свою книгу и отодвинул ее в сторону. Миссис Грубер попросили удалиться, и опять вызвали Браша.
— Каков род ваших занятий, молодой человек, и что вы делали в Озарквилле? — спросил судья.
— Я командирован сюда «Каулькинсом и компанией», издателями учебников для школ и колледжей. Я приехал в город, чтобы встретиться с директором Макферсоном.
— Понятно. У вас когда-либо были дефекты речи?
— Нет, ваша честь.
— У вас был вчера ларингит?
— Нет, ваша честь.
— Можете ли вы объяснить, почему вчера вы делали вид, что страдаете немотой?
— Да, ваша честь, без труда.
— Я бы хотел услышать ваше объяснение.
— Ваша честь, — начал Браш. — Дело в том, что я очень живо интересуюсь личностью Ганди.
Судья со стуком швырнул на стол свой карандаш и сказал повысив голос:
— Молодой человек, будьте любезны отвечать только то, о чем вас спрашивают!
Браш пожал плечами.
— Что я и делаю, ваша честь. Это единственное, что я могу сказать в ответ. Я уже давно изучаю идеи Ганди и…
Судья бросил восторженный взгляд на жену, затем, прикрыв лицо рукой, грозно прогремел:
— Хватит! Немедленно прекратить! Я не позволю заседание нашего высокого суда превращать в балаган! Молодой человек, у суда нет времени слушать ваши пространные россказни. Вы отдаете себе отчет в том, что вам предъявлены два серьезнейших обвинения? Вы это понимаете?
— Да, — ответил Браш, стиснув зубы.
Судья опустил глаза.
— Продолжайте, — сказал он смягчившимся голосом. — И давайте без чепухи.
Браш хранил молчание, пауза затянулась.
Судья поднял брови.
— Вы, наверное, хотите выказать суду свое неуважение? Так? Ну хорошо же! Молодой человек, возможно, вы не представляете себе, в каком положении находитесь. Вы обвиняетесь в двух преступлениях, за каждое из которых вас можно отправить за решетку на весьма длительный срок. Вы пробыли в Озарквилле менее двух дней и уже попали под суд — под суд, повторяю! На протяжении вот уже пятидесяти лет у нас не случалось подобного преступления. И при этом вы ведете себя самым легкомысленным образом перед лицом всего нашего открытого суда!
Браш стал еще бледнее, но хранил твердость.
— Я не боюсь никого и ничего, ваша честь, — сказал он. — Я только хочу сказать правду; вы меня не так поняли.
— Хорошо. Тогда начнем сначала. Но если вы еще раз упомянете имя этого самого вашего Ганди, я отправлю вас на пару деньков в тюрьму, где вы быстро придете в себя.
Браш склонил голову.
— Причина, по которой вчера я ни с кем не разговаривал до четырех часов, состоит в том, что я дал обет молчания, — сказал он.
Судья, похоже, уловил суть. С трудом сдерживая хохот, он поднял голову над бастионом из книг и взглянул на жену. Миссис Карберри погрозила ему пальцем.
— Понятно. Продолжайте, — сказал он.
— Этот обет молчания, — продолжал Браш, — является обыкновенным подражанием некоторым культурным деятелям Индии. После двух часов я вышел на прогулку. Я увидел девочку, она сидела на ступенях крыльца своего дома. У нее на шее висела картонка с надписью: «Я — лгунья».
— Что-о-о? — переспросил судья.
— «Я — лгунья».
— «Я — лгунья».
Когда волнение в зале утихло и слышались только глубокие жалостные вздохи, судья выпил воды и спросил:
— С какой целью вы приблизились к ребенку?
— Я вовсе не намеревался сделать ребенку что-нибудь плохое. Я просто думал, что ложь — это плохо, но ребенку, который лжет, ничего плохого сделать я не хотел.
— Понятно. А вы сами являетесь отцом, хотел бы я спросить?
Несколько мгновений Браш молчал.
— Нет, — наконец тихо сказал он. — Думаю, что нет.
— Прошу прощения?! — выпучив глаза, нараспев произнес судья. — Это как понимать?
— Я не могу сказать, что знаю наверняка, — сказал, запинаясь, Браш.
Судья Карберри пошуршал на столе бумагами.
— Ладно, не будем вдаваться в подробности, — сказал он. — Присутствует ли в суде эта самая девочка? — спросил он громким голосом.
Роду Мэй вывели для дачи свидетельских показаний. Ее со всей строгостью заставили дать присягу на Библии, но она тем не менее вела себя весьма самоуверенно и даже весело.
— Рода, расскажи нам, что произошло, — сказал судья.
Рода Мэй обернулась к аудитории. Она отыскала глазами свою мать и больше никуда не смотрела. Только один раз она обернулась к судье.
— Меня зовут Рода Мэй, — затараторила она. — Я сидела возле нашего дома, а этот дядька подошел к нашему дому, и я сразу поняла, что это плохой дядька.
— Рода, а почему ты сидела на ступенях?
— Потому что я была плохая.
— Так. Ну и что сделал этот человек?
— Он звал меня в плохое место, а я сказала ему, что не пойду, потому что я люблю папу и маму больше всего на свете.
— Он звал тебя идти с ним?
— Да, а я не пошла, потому что я очень люблю папу и маму.
— Рода Мэй, будь внимательнее. Ты должна говорить правду. Этот человек говорил ртом или писал рукой?
— Он писал рукой, господин судья Кар-Берри. Но я все равно знала, что он плохой, он ворует детей. А он посмотрел на меня вот так! — Тут она скорчила страшную рожицу и развела руки, будто готовилась что-то схватить. — А я тогда как дам ему! Я ему как дам! А он повернулся и убежал, а я догнала его и как дам! Прямо по лбу! А он…
— Мистер Грубер! — крикнул судья.
— Да, господин судья.
— Заберите вашу дочь. А теперь мы перейдем к рассмотрению второго обвинения.
В зале царило ошеломленное молчание, в то время как Груберы, опустив головы, шли между рядами к выходу.
Затем судья самым любезным тоном обратился к миссис Эфрим:
— Миссис Эфрим, не будете ли вы так добры рассказать нам о происшествии, которое случилось в вашем магазине вчера вечером?
Миссис Эфрим, шелестя объемистым черным шелковым платьем, выбралась из толпы своих детей и подошла к присяге. Судья выделял ее среди прочих свидетелей и старался это показать своей галантностью. Опустив руку после присяги, она начала:
— Судья Карберри, я не в состоянии выразить тот ужас, который я переживаю в настоящую минуту, находясь в суде в качестве участника процесса. Сорок лет я прожила в этом городе — я и мой муж, вечный покой душе его! — и ни разу мне не случалось бывать здесь, разве что для уплаты налогов.
— Но, миссис Эфрим, на вас это не отразилось, и вы по-прежнему обаятельны, уверяю вас…
— Вы можете говорить что угодно, господин судья, — сказала она, но морщины на ее лбу все-таки разгладились. — И это весьма любезно с вашей стороны, но это не меняет дела.
— Миссис Эфрим, — сказал судья, склоняя перед ней голову, — суд благодарит вас.