— Никогда бы не подумал, на вид такой приличный.
— Не судите по внешности — жуликов да нахалов сейчас полно.
Донья Пура, жена дона Пабло, говорит:
— Конечно, жуликов да нахалов сколько угодно, это правда. Да как их отличишь! А надо было бы, чтобы все люди трудились, как Бог велит. Верно, Луис?
— Пожалуй, да, сеньора.
— То-то же. Тогда бы все было ясно. Трудишься — заказывай себе кофе, а если хочешь, и сдобную булочку; а кто не трудится… Ну что ж, кто не трудится, тех и жалеть нечего. Мы-то все не сидим сложа руки.
Донья Пура очень довольна своей тирадой — отлично прозвучало.
Дон Пабло оборачивается к даме, которую напугал кот.
— С этими типами, не желающими платить за кофе, нужно быть очень, очень осторожным. Никогда не знаешь, на кого нападешь. Вот выставили его на улицу, а он, может, гений, настоящий, как говорится, гений, какой-нибудь там Сервантес или Исаак Пераль , а может, и плут бессовестный. Да я бы сам уплатил за его кофе. Для меня это не вопрос, чашкой кофе больше или меньше.
— Конечно.
Дон Пабло ухмыляется как человек, вдруг осознавший свою бесспорную правоту.
— Да, с бессловесными тварями такого не бывает. Бессловесные твари — они честнее, они никогда не обманут. Вот этот красавец котик — хе-хе! — вы так испугались его, а он ведь божья тварь, он просто хотел поиграть, всего только поиграть.
Лицо дона Пабло расплывается в благодушной улыбке. Если бы вскрыть ему грудь, оказалось бы, что сердце у него черное и вязкое, как деготь.
— Иди-ка сюда.
Пепе не смотрит ей в глаза.
— Что прикажете?
— Всыпал ему?
— Да, сеньорита.
— Сколько?
— Два.
Хозяйка щурит глазки за стеклами пенсне, вынимают руки из карманов и гладит себя по лицу, где из-под слоя пудры пробиваются щетинки бороды. — Куда дал? — Куда пришлось, по ногам.
— Правильно. Чтоб запомнил. Теперь ему в другой раз не захочется воровать деньги у честных людей.
Донья Роса стоит, сложив пухлые руки на вздутом, как мех с оливковым маслом, животе — воплощение враждебности сытого к голодному. Наглецы! Собаки! На ее сосископодобных пальцах весело, почти злорадно играют блики от лампочек.
Пепе удаляется, смиренно опустив глаза. Совесть у него спокойна, хотя он сам этого не сознает.
— Ну что вам сказать, восемь дуро, восемь паршивых дуро. А люди уж растрезвонили.
Один из игроков улыбается.
— И смотреть не на что, так ведь, дон Хосе?
— Тьфу, пустяк. Куда пойдешь с восемью дуро?
— Ясное дело. На восемь дуро много не купишь, это верно. Но все-таки, скажу я вам, в доме все сгодится, кроме пощечины.
— Да, и это правда. К тому же достались они мне безо всякого труда…
Скрипачу, которого выставили на улицу за спор с доном Хосе, восьми дуро хватило бы на неделю. Ел он мало, брал что подешевле, курил, только когда угощали, восьми дуро ему, конечно, хватило бы на целую неделю. Но что говорить, нашлись бы люди, которым и на дольше бы хватило.
— Падилья!
— Иду, сеньорита Эльвира!
— Два «Тритона», завтра уплачу.
— Пожалуйста.
Пепе достает два «Тритона» и кладет на стол перед сеньоритой Эльвирой.
— Одну я беру на потом, после ужина, понимаешь?
— Да-да, вы же знаете, вы у меня пользуетесь
кредитом.
Продавец сигарет галантно осклабился. Сеньорита Эльвира тоже улыбнулась.
— Слушай, можешь передать Макарио мою просьбу?
— Конечно.
— Скажи ему, пусть сыграет «Луису Фернанду», я очень прошу.
Продавец сигарет, шаркая, идет к эстраде, где музыканты. Один из посетителей уже несколько минут переглядывается с Эльвиритой и наконец решается завязать разговор.
— Сарсуэлыочень приятно смотреть, не правда ли, сеньорита?
Сеньорита Эльвира отвечает гримаской. Мужчину это не смутило, он толкует гримаску как выражение симпатии.
— Очень трогательные бывают, правда? Сеньорита Эльвира прикрывает глаза. Мужчина воодушевляется.
— Вы любите театр.
— Если пьеса хорошая…
Мужчина разражается смехом, будто услышал остроумнейшую шутку. Слегка закашлявшись, он предлагает огоньку сеньорите Эльвире и говорит:
— Конечно, конечно. А кино? Кино вы тоже любите?
— Иногда…
Мужчина делает невероятное усилие, от которого краснеет до ушей, и произносит:
— Когда в зале темно-темно, да?
Сеньорита Эльвира отвечает осторожно и с достоинством:
— Я хожу в кино, только»чтобы смотреть фильм.
Мужчина поспешно соглашается.
— Ну ясно, конечно, я тоже… Я это сказал, имея в виду молодежь, знаете, молодые парочки… Все мы были молодыми!… Я замечаю, сеньорита, что вы много курите. Мне нравится, когда женщины курят, право же, очень нравится. В конце концов, что в этом дурного? Самое правильное — предоставить каждому жить, как он хочет, вы согласны? Я это говорю, потому что, если разрешите — сейчас-то я должен уйти, я очень спешу, но надеюсь, мы в другой раз еще встретимся и продолжим нашу беседу, — так вот, если разрешите, я хотел бы… хотел бы преподнести вам пачку «Тритона».
Мужчина говорит торопясь, сбивчиво. Сеньорита Эльвира отвечает ему несколько свысока, с видом женщины, уверенной в себе.
— Пожалуйста… Я не против. Если уж вам так вздумалось!
Мужчина подзывает продавца, берет пачку сигарет; вручив ее с любезнейшей улыбкой сеньорите Эльвире, надевает пальто, шляпу. Перед уходом он говорит:
— Очень, очень был рад познакомиться, сеньорита. Леонсио Маэстре, к вашим услугам. Как я уже сказал, мы еще встретимся. Уверен, что мы будем добрыми друзьями.
Как мы уже говорили, донья Роса позвала шефа:
— Лопес!
— Иду, сеньорита.
— Как там у нас с вермутом?
— В порядке, пока в порядке.
— Ас анисовой?
— Не очень. Уже на исходе, а спрашивают.
— Пусть пьют что-нибудь другое! Я теперь не намерена влезать в расходы, просто но желаю. Подумаешь, еще требуют! Слушай, ты закупил это самое?
— Сахар?
— Вот-вот.
— Завтра доставят.
— И они согласились по четырнадцать с половиной песет?
— Да. Просили по пятнадцать, но мы договорились, что на круг скинут по два реала.
— Хорошо. А там — сам знаешь: в лапу, и все шито-крыто. Понятно?
— Да, сеньорита.
— Я заключен в темницу будней, в раковину пошлых будней. Твои лазурные глаза… Я сильным быть хочу, могучим. Лазурные, как небо, глаза… Творенье убивает человека, иль человек убивает свое творенье. О ты, златокудрая… Умереть! Да, умереть! И оставить небольшую книжечку стихов. О, как ты прекрасна, прекрасна!…
Юный поэт бледен, очень бледен, на скулах горят два красных пятна, два небольших красных пятна.
— Твои лазурные глаза… Новь, новь, новь. Лазурные, как небо, глаза… Бровь, морковь, бровь, морковь. О, златокудрая… Любовь. Вернулась вдруг любовь. Твои лазурные глаза… Трепещет радостно любовь.