— Легче сбежать потихоньку?
— Ты ничего не понимаешь. Ты еще ребенок.
— Нет, ты сказала, я взрослая. Мама, тебе плохо? Ты его презираешь?
Мать закашлялась от дыма, неестественно долго, пряча от Насти лицо.
— Пора в библиотеку, — вставая, сказала она.
Поискала, куда кинуть папиросу, сунула в сумочку и бессильно прислонилась к сумочке лбом.
— Не плачь! — Настя старалась загородить мать от старухи, катавшей но дорожке коляску. — Проживем и без него. Ушел — пусть. Нет, не верю, что он нас разлюбил! Тебя разлюбил? Не может быть, нет! Да не плачь же, мама, ведь смотрят…
2
Что делать?
Первая мысль была: к Димке! Настя побежала, выбирая кратчайший путь переулками и проходными дворами. Потом пошла тише. Не дойдя до подъезда, повернула обратно и помчалась домой. Стыдно. Чего ей стыдно? Что с ней творится? В душе ее был полный хаос.
«Ушел отец. Бросил маму. И меня. Бросил, Димка, ты можешь понять?»
Она не заметила, как очутилась дома. Опомнилась только в передней, стоя возле телефона.
«Может быть, все-таки не то? Конечно, конечно! Просто поссорились с мамой, а теперь он раскаивается и ломает голову, как помириться, не уронив самолюбия. У тебя чертовское самолюбие, папа».
Она сняла трубку. Кажется, в это время отец на лекциях. «Если на лекциях, позвоню после. Буду звонить, пока не застану. Вот чудаки, словно маленькие. Поссорились — мири их, сами помириться не могут», — думала Настя, набирая институтский помер.
— Алло! — узнала она голос отца.
— Папа, я!
Там молчали. Это было так странно и дико, что Настю сразила слабость, точно из жил ушла кровь. Подгибались ноги. Она села на стул и закрыла глаза. Наверное, так умирают.
— Я занят, у меня совещание, — незнакомо и виновато донеслось с того конца провода. — Через два часа освобожусь, тогда поговорим. Увидимся здесь, в институте. Я сам собирался…
Настя повесила трубку. Не ошибка, ушел. Теперь она знала.
Телефон тотчас зазвонил. Звонил долго, упорно и смолк.
Что-то надо решать. Настя не могла вспомнить, что надо решить. Эта история пришибла ее.
Случайно она набрела взглядом на вещевой мешок в углу прихожей, новенький, с желтыми лямками, наполовину набитый. Кружка, тоже новенькая, подвешена на лямку.
Ее охватило отчаяние. Она вбежала в комнату родителей и принялась наспех выдвигать один за другим ящики отцовского стола. В одних бумаги, исписанные блокноты, тетрадки. Блокноты поредели, бумаг стало меньше. Другие ящики пусты.
Настя рылась в бумагах, ища рукопись «Профилактика и методы лечения ревматических заболеваний сердца». Папина докторская диссертация. Скоро он будет ее защищать. Рукописи нет. Взял с собой. Костюма из шкафа не взял, а диссертацию взял. Что дорого, того не бросил.
Настя упала головой на выдвинутый ящик стола и громко заплакала. В детстве она была порядочной ревой. У нее рекой лились слезы, когда кто-нибудь из соседских ребят обижал во дворе. Зареванная, она прибегала домой искать утешений. Отец брал ее на колени:
«Маленький мой, жалкий кисляй! Давай учиться быть силачами».
«Силачами что? Значит, драться?»
«Значит, не трусить».
«Я не трушу».
«Значит, уметь за себя постоять. И за других, слабых. Это поважнее».
«Всегда за них стоять?»
«Если видишь, что обидели».
«Ты заступаешься?»
«Стараюсь по силе возможности».
Мама утешала по-другому. Мамины утешения разнеживали, становилось еще больше жалко себя.
Отец сердился:
«Вырастим из девчонки комнатное растение!»
Настя оперлась локтями на выдвинутый ящик стола и неподвижно сидела, сжав ладонями виски.
«Представим себе человека с сильным характером: что стал бы он делать в моих обстоятельствах? Представим Димку».
Всю весну, когда определилось, что десятый класс едет на стройку, они мечтали и рисовали картины суровой жизни где-то на северо-востоке, в незнакомых краях. Они будут закладывать первые камни первого дома в новом городе, не похожем ни на один город в мире! Рыть котлованы, ставить фундаменты, строить цеха. Они воображали будущие улицы в своем городе и придумывали им названия. Смеху было с этими названиями! Там будет улица Айболита и улица Лайки. Помните лохматую собачонку со смышленой мордашкой, которая первой поднялась на ракете в космос?
Там будет улица Космоса, или нет — площадь Космоса, на которой мы выстроим лучшие здания. Будет Березовая улица, в память о доме, о рощице на Откосе, сквозной, кудрявой, как облако, где все паши ребята любят гулять и назначают свидания.
Насадим берез. Прохладная тень на нашей Березовой улице! Слышите, шумят листья?
Там будет аллея Мира, аллея Фантазии, улица Дружных и Смелых и улица Добряков. Получил квартиру, хочешь не хочешь — будь добряком в честь своей улицы. Будет улица Тысяча девятьсот пятьдесят девятого года. Знайте, потомки: в 1959 году мы окончили школу и уехали строить!
А вдалеке от города наш завод, видный отовсюду, со стеклянными стенами, бездымный (на трубах дымоуловители), наш молодчина завод тонет в саду. Мы насадим там сады.
Построим театр и пригласим на открытие Галину Уланову или Елену Рябинкину, новую знаменитость балета, такую молоденькую, что ей-то как раз и танцевать в нашем театре.
Ухлопаешь целую жизнь на эти дела! Не знаю как кому, а мне интересно. Ничего другого я не хочу, как только строить наш город-завод, такой, как мы с Димкой вообразили. Из-за него мы и влюбились друг в друга…
Да, все с этого началось. Ходили с Димкой от школы до дома, туда и сюда, и мечтали о своем городе. Как хочется, чтобы он был особенный, прекрасный, таких городов нет больше на свете!
Я согласна строить пять лет. Бетонщиком? Маляром? Пожалуйста. Все наши ребята там будут. И Димка…
Но тут Настя вспомнила о том, что случилось. Снова ее взяло отчаяние. Неудачница! Будничная, насквозь бездарная личность. Не личность, какая там личность! Продукт обстоятельств.
Тебе не везет, не везет, не везет! И ты ничего не можешь с этим поделать.
Но все-таки неужели он верно ушел? Сколько ни слыхивала, что уходят из дому, но папа, мой папа… Ушел как чужой. Все были родные, родные — и вдруг… Папа, а как же теперь мне ехать на стройку? Вот так штука! Как я поеду, когда он нас бросил? Что мне делать? Не могу разобраться. Нет, я уеду! Уеду! Я комсомолка. У меня общественный долг. Как мы с Димкой мечтали!..
Слезы душили ее. Оказывается, она ничуть не меньше рева, чем в детстве. И никакой не силач. И не знает, как бороться с этой бедой, которая свалилась на нее так внезапно.
— Уеду. Не надейтесь на жертвы. Нет, нет! — твердила она.
Но чем дальше, тем слабее. Она старалась себя обмануть, но уже знала: все решено.
Оставить мать, одну, в пустом доме?
«Отдельная квартира из двух комнат, с кухней и ванной, черт бы ее побрал! Тихо, мертво. Мамочка, бедная, ты изведешься от горя! Ты стыдишься, что он ушел? Ты гордая, ты зачахнешь одна».
Настя встала, задвинула ящики стола, пошла в ванную вымыть распухшее от плача лицо.
«Я должна забыть о своей цели и планах, об улице Лайки, о нашем городе, который, наверное, через пять лет прославится на весь Советский Союз. Расстаться с Димкой, с ребятами… Почему-то должна».
Солнце ушло из дому, стало прохладнее, со двора сильней доносило запах тополевых листьев.