– Понял. Запомню. Молодец.
Он достал сигареты с фильтром, предложил ей. Они закурили, пока прогревался салон автомашины. Сигареты были с ментолом, легкие.
«Волга» мягко тронулась с места.
– Показывай, – велел он.
Она показала, где свернуть с Ленинградского шоссе.
Так бы и ехала далеко-далеко, подумала она. Но они доехали за пять минут. Она хотела выйти пораньше, чтобы он не узнал про общежитие, но подумала: этот все равно узнает. Он остановил машину у общежития и кивнул:
– До четверга.
– До четверга, – подтвердила она.
О новом знакомстве она не рассказала Антонине. Катерина тогда с ними еще не жила. Ей почему-то казалось, что, если она расскажет, Еровшин исчезнет, а когда она узнала, кто он и где работает, то рассказывать уже расхотелось.
Теперь Еровшин всегда довозил ее до общежития. Однажды повел в ресторан «Берлин», а после ужина предложил:
– Поедем ко мне!
Он никогда не говорил о семье, но в том, что он женат, Людмила не сомневалась – очень уж аккуратно всегда выглажены костюмы. За первые две недели знакомства она насчитала у него пять костюмов и восемь галстуков.
Его квартира была в доме на Садовом кольце. Три большие комнаты, в коридоре полки с книгами. В самой большой комнате стоял стол, кресла и диван, магнитофон «Грюндиг», телевизор с большим экраном, тоже не советский.
Все произошло, как в зарубежных фильмах. Еровшин быстро приготовил еду: поджарил шашлык, достал из холодильника ломтики буженины, кеты, черную икру, масло. Пил Еровшин джин с тоником. Людмила впервые попробовала и джин, и тоник, и кока-колу – она обо всем этом только читала в романах из зарубежной жизни и видела в заграничных картинах. И джин, и тоник по отдельности ей не понравились, но, смешанные вместе, они не горчили и не обжигали горло.
Потом Еровшин включил магнитофон, и они танцевали. Людмила знала, что произойдет дальше: Еровшин начнет расстегивать пуговицы на ее блузке, потом, наверное, на руках отнесет в постель. Но Еровшин поцеловал ее и спросил:
– Кто пойдет первым в ванную – ты или я?
– Я, – предложила Людмила.
Мыло в ванной пахло знаменитыми духами «Красная Москва». Два одинаковых куска в ярких нераспечатанных обертках лежали на полочке. Незнакомые заграничные духи и одеколон в красивых флаконах, зубные щетки в нераспечатанных целлофановых упаковках, в таких же пакетиках купальные шапочки, два белых махровых халата, ни разу, похоже, не надеванные. Еровшин будто угадал ее мысли.
– Можешь всем пользоваться! – крикнул он ей из комнаты.
Она приняла душ в шапочке, с удовольствием разорвав упаковку, почистила зубы, попробовала новое мыло, потом надела махровый халат, чуть-чуть подушилась – сначала одеколоном, потом духами.
Еровшин уже расстилал постель. Она отметила туго натянутые накрахмаленные простыни и подумала: потом же ему придется сменить белье и самому отнести в прачечную.
Пока Еровшин был в ванной, она быстро осмотрела шкаф в спальне. В нем висели мужские костюмы – не меньше десяти, но разных размеров. Рубашек, сложенных в аккуратную стопку, было не меньше тридцати! Она услышала, как он вышел из ванной, и быстро забралась в постель.
– Шкаф осматривала? – спросил он, входя в спальню.
– А почему костюмы разных размеров? – Людмила с самого начала решила не врать, и потому ей было с ним легко.
– Ну и глаз у тебя! – удивился он.
У нее до Еровшина уже были любовники.
Когда к ней приходил сантехник Витя, Антонина уходила гулять. Она бродила возле общежития, поглядывая на окна. Как только в окне их комнаты загорался свет, Антонина возвращалась – такая у них была договоренность. Аспирант института торговли Геннадий брал ключи от комнаты приятеля.
Они всегда торопились, и Людмила стала думать, что в отношениях между мужчиной и женщиной не так уж много привлекательного. Только с Еровшиным она поняла, что такое заниматься любовью. Он целовал ее в такие места, что она даже подругам не могла об этом рассказать. Однажды она спросила:
– Это у всех людей так бывает или ты один такой?
– У всех, у всех, – он рассмеялся. – Французы даже говорят, что чем выше культура, тем ниже поцелуй.
В общежитии по рукам ходила брошюра о сексе с фотографиями партнеров в разных позициях. У Еровшина были свои любимые позиции.
– А теперь в позицию львицы, – просил он.
Ей это тоже нравилось, но особенно она любила, когда он был внизу, а она лежала сверху. Она не давала ему спешить, регулируя ритм движений, он подчинялся, и ей было приятно это подчинение.
Обычно Еровшин подъезжал к заводу. Она только просила, чтобы он останавливался в соседнем переулке. Они приезжали на его квартиру, и он отвозил ее в общежитие к двенадцати ночи, потому что после двенадцати вахтерши закрывали дверь и уходили спать до утра. Иногда Людмила оставалась у Еровшина на всю ночь, и он утром отвозил ее на завод. Ей было интересно с Еровшиным. Он знал про все и про всех и охотно ей обо всем рассказывал. Она только не могла понять, где он работает.
– В конторе глубокого бурения, – ответил он, когда она спросила его напрямик. Но о своей работе он никогда не рассказывал, зато с интересом слушал ее рассказы о мастере хлебозавода, об Антонине, о Катерине.
Однажды, когда они были знакомы уже год, он поставил на магнитофон бобину с пленкой, и Людмила услышала их разговор. Она рассказывала об Антонине и Николае, потом они занимались любовью, и на пленке все записалось: ее ласковые слова и его дыхание, и ее вскрик – она никогда не могла сдержаться.
– А для чего ты это записал?
– Я не записывал, это записывается само собой, – и он показал вверх, на потолок.
– Понятно. А где-нибудь рядом сидят мужики в наушниках и слушают.
– Никто не сидит в наушниках и не слушает. Срабатывает автоматика. Магнитофоны включаются на голос.
– Значит, и тебя проверяют? – прошептала она.
– Меня уже не проверяют. Но аппаратура все равно срабатывает, и я всегда прошу принести мне пленку после того, как мы здесь бываем.
– Давай еще послушаем, – попросила Людмила, она впервые слышала свой голос, записанный на пленку.
Еровшин отмотал пленку на начало, и они стали слушать. На Еровшина это так подействовало, что он даже не захотел идти в спальню, и они занялись любовью здесь же, на диване.
Через год Людмила знала о Еровшине не больше, чем в первый день знакомства. Правда, он разрешил ей звонить домой.
– Будешь звонить в чрезвычайных ситуациях, если тебе потребуется моя помощь. Жену зовут Мария Филипповна. Скажешь: здравствуйте, Мария Филипповна, это Люда из Пятого управления. Запомни: Пятое управление. Пожалуйста, Вадима Петровича. Обязательно – пожалуйста.
Так она узнала его настоящее имя. Квартира, где они бывали, оказалась служебной. Здесь встречались с секретными агентами. Здесь оперативные работники могли переодеться в другую одежду. Иногда эта квартира была занята, и они ехали в другую, тоже трехкомнатную, на Таганской площади, обставленную в другом стиле: кожаные кресла, бюро с инкрустацией, в спальне стояла большая железная кровать с никелированными шарами, в шкафах много книг по ботанике, а вместо Большой советской энциклопедии тридцать томов словаря Брокгауза. На письменном столе мраморный чернильный прибор и ручки с железными перьями, – такими они пользовались в первом классе, когда еще не разрешали писать авторучками, и она носила с собой чернильницу-непроливашку.
Однажды Еровшин пригласил ее в театр «Современник». У входа спрашивали билеты. Еровшин провел ее через служебный вход.