Свадебный банкет был таким шумным, что Джозефины хватились не сразу. Миссис Перри почувствовала неладное часов в девять, но задолго до этого посыльный оставил в дверях записку, отправленную с вокзала:
Дорогая мамочка, Эд Бимент подвез меня на своем автомобиле; я уезжаю в Островную Ферму семичасовым поездом. Дала телеграмму экономке, чтобы меня встретили, так что не волнуйся. Я знаю, что вела себя кошмарно ; мне стыдносмотреть людям в глаза, и я решила сама себя наказать, вернувшись к простойжизни. Вообще говоря, это только на пользу девушке в шестнадцать лет; по зрелом размышлении ты со мной согласишься.
С нежной любовью, Джозефина
Ну что ж, думала миссис Перри, может, оно и неплохо. Муж ее кипел от ярости, а сама она так устала, что не чувствовала в себе сил улаживать очередной скандал. В конце-то концов, тихое местечко — это лучший выход.
Женщина с прошлым
I
Когда школьный автомобиль медленно проезжал по Нью-Хейвену, две юные пассажирки встрепенулись. Джозефина и Лиллиан стали бросать откровенные томные взгляды на студентов, разгуливающих по трое-четверо, и на скопившиеся у светофоров компании побольше, которые сворачивали шею, провожая взглядами плывущие мимо девичьи головки. Посчитав знакомцем одинокого, неспешно бредущего пешехода, девушки отчаянно замахали ему руками, из-за чего у ошеломленного паренька отвисла челюсть, и лишь когда они уже заворачивали за угол, он спохватился и неопределенно махнул в ответ. Они расхохотались:
— Вот вернемся в школу, отправим ему открытку и спросим, действительно это был он или нет.
На тесном переднем сиденье Адель Кроу не переставая болтала с воспитательницей, миссис Чемберс. Покосившись на Джозефину, Лиллиан, с каменным лицом, подмигнула, но Джозефина ушла в себя.
Перед ней раскинулся Нью-Хейвен — город ее девичьих грез и сверкающих балов, где она будет порхать среди мужчин, неосязаемая, как танцевальная мелодия. Город, священный, как Мекка, блистательный, как Париж, потаенный, как Тимбукту. Два раза в год юные жизненные соки ее родного города Чикаго приливали в этот город и дважды откатывали назад, возвещая Рождество или наступление лета. Каждое словечко мое лови, помни, что это язык любви. Ага, вот этот парнишка, слева, вроде бы недурен собой. Каждое словечко мое храня, под звездами взглядом приласкай меня.
Джозефина, попавшая сюда впервые, с удивлением отметила, что не испытывает ни малейшего волнения: проплывавшие мимо юноши выглядели инфантильными, скучающими зеваками; под февральским небом Нью-Хейвена, среди голых вязов, подтаявших грязных сугробов и жмущихся друг к другу домов, местное мужское население показалось ей вялым и бездеятельным. Лучик надежды — спешащий на вокзал элегантный джентльмен в шляпе дерби, с тросточкой и портфелем, — завладел ее вниманием, но в его ответном взгляде читалось только наивное удивление. Джозефина сказала себе, что разочарована сверх всякой меры.
Ей стукнуло семнадцать; жизнь давно прискучила. Джозефина успела произвести фурор и вызвать скандал; она лишала покоя зрелых мужчин; поговаривали, что она свела в могилу своего деда, но тому было за восемьдесят, и, возможно, его время просто вышло. То тут, то там на Среднем Западе теряли вкус к жизни какие-то бедолаги, которые, как выяснялось впоследствии, некогда заглянули в зеленый омут ее томных глаз. Но амурное приключение прошлого лета разрушило ее веру в самодостаточность мужчин. Убывающие сентябрьские дни повергали ее в тоску — и, похоже, от этого никуда было не деться. Вопиюще короткое Рождество с посещением хоровых клубов не принесло новых знакомств. Ей осталась только стойкая, физически осязаемая надежда — надежда, засевшая у нее внутри, — что где-то есть человек, которого она полюбит сильнее, чем он ее.
Они остановились у спортивного магазина, и Адель Кроу, миловидная девушка с благородством в ясных глазах и с рояльными ножками, накупила всякого снаряжения, что и составляло цель их поездки, — с нынешней весны они отвечали за школьный хоккей.
Они остановились у спортивного магазина, и Адель Кроу, миловидная девушка с благородством в ясных глазах и с рояльными ножками, накупила всякого снаряжения, что и составляло цель их поездки, — с нынешней весны они отвечали за школьный хоккей. Помимо этого, Адель была старостой выпускного класса и образцовой ученицей. В последнее время она стала говорить, что Джозефина Перри изменилась к лучшему, — так честный обыватель порой хвалит спекулянта, когда тот отошел от дел и теперь проедает свои барыши. Адель, в свою очередь, оставалась где-то за гранью понимания Джозефины, как существо, безусловно достойное восхищения, но принадлежащее к другому виду. Однако Джозефина, со своей обворожительной податливостью, приберегаемой, как правило, для молодых людей, всеми силами старалась ее не разочаровать и даже изображала живой интерес к скучному, бескомпромиссному регламенту школьной жизни.
Спиной к ним у соседнего прилавка стояли двое юношей, которые уже повернулись, чтобы выйти из магазина, но заметили Адель и мисс Чемберс. Они поздоровались. Тот, что заговорил с мисс Чемберс, отличался худобой и застывшим выражением лица. Джозефина узнала в нем племянника мисс Брертон, студента из Нью-Хейвена, который иногда приезжал к тетушке на выходные и останавливался у них в пансионе. Его спутника Джозефина раньше не встречала. Он был высок, широкоплеч и светловолос; открытое лицо выражало целеустремленность в приятном сочетании с доброжелательностью. Такая внешность обычно не привлекала Джозефину. В его глазах не было ни тайны, ни лихого лукавства, ни того дерзкого блеска, который показывает, что у этих глаз есть собственная жизнь, кроме той, о которой рассказывают уста. Кстати, сами губы были крупными и очень мужскими; улыбка выдавала предупредительность и самообладание. Если Джозефина не отрывала от него взгляда, то лишь потому, что ей стало любопытно, какого рода мужчину может заинтересовать Адель Кроу, ведь его голос, явно неспособный ко лжи, звучал так, словно встреча с этой девушкой была самым желанным событием дня.
Очень скоро Джозефину и Лиллиан тоже познакомили с молодыми людьми.
— Это мистер Уотербери… — о племяннике мисс Брертон, — а это мистер Дадли Ноултон.
Покосившись на Адель, Джозефина увидела на ее лице спокойную гордость, даже радость обладания. Мистер Ноултон вежливо поддерживал беседу, но было очевидно, что младших девочек он попросту не замечает. Коль скоро они были подругами Адель, он произносил подобающие случаю фразы, из которых стало ясно, что через неделю молодые люди впервые собирались на танцевальный вечер в честь окончания учебного года. Кто его организует? Студенты-второкурсники; малознакомые. Джозефина узрела в этом излишнее высокомерие. Эти второкурсники — Риджвей Сондерс и Джордж Дейви — основали Ассоциацию Возлюбленных Братьев, и во время их турне по хоровым клубам те девушки, которых они в каждом городе выбирали себе в спутницы, ощущали свою исключительность; выше котировались только те, кого они приглашали в Нью-Хейвен.
— Ах да, у меня для тебя плохая новость. — Ноултон обращался к Адель. — Возможно, тебе придется стать хозяйкой бала. Джек Коу угодил в лазарет с приступом аппендицита, и я волей-неволей временно занял пост распорядителя. — С виноватым видом он продолжал: — Танцую я, как пещерный человек, дальше тустепа не продвинулся, сам не знаю, как меня угораздило войти в оргкомитет.
На обратном пути Джозефина и Лиллиан засыпали Адель вопросами.
— Он мой старинный знакомый из Цинциннати, — сдержанно пояснила Адель. — Капитан бейсбольной команды, кандидат на вступление в «Череп и кости».
— Это с ним ты пойдешь на бал?
— Да. Поймите, мы знакомы всю жизнь.
Следовало ли это понимать как легкий намек, что лишь тот может оценить Адель по достоинству, кто знаком с нею всю жизнь?
— Вы помолвлены? — допытывалась Лиллиан.