- А не попить ли нам чайку? - Лев опустил руку за изголовье тахты, вытащил детский телефончик, купленный три дня назад в "Детском мире" на кандидатскую надбавку, и снял трубку. В соседней комнате раздался треск, голос Марты был слышен в трубке и доносился через дверь: "Ну что?"
- Больше ласки и игры, дорогая. Громада была бы тебе благодарна за чаек качеством не хуже нашего кабинетного.
- Как из "Волги-Волги": Агапкин, снимай трубку - говорить будем, - прокомментировал Руслан.
- Ну, ты эрудит! - восхитился Лев.
- Сколько отдали, Лев Михайлович? - Федя счастливо, по-детски смеялся и, наверное, прикидывал, как эта новая техника пристроится в его доме.
- Зачитывать будем? - Все ж Руслан самый деловой.
- А что тут зачитывать? - Лев последний раз лежа потянулся, затем рывком поднялся и навис над столом. - Таблицы впишем, выводы у нас готовы. Оставьте статью, я чего-нибудь подправлю, а Марта завтра перепечатает начисто.
Лев опять снял трубку:
- Марта, перепечатаешь?
- Когда?
- Сегодня я подправлю, а завтра перепечатать надо.
- Интересно! А сценарий как? Ты что, Лев, не соображаешь? Со статьей вас никто не гонит. Не план же - хобби. А сценарий давно сдавать надо, деньги горят.
- Да ладно, успеешь! Нас тут легион, а там я один. - И повесил трубку.
"Как знаешь", - донеслось из кухни.
- Лев Михайлович, я сам перепечатаю. - Федор стал собирать бумаги.
- Куда ты их берешь? Я еще посмотрю, поправлю. Не боись, мужики, перепечатает.
- Лев, а кого в авторы ставить? - У Руслана ну ни одного вопросика, ни одного словца бесцельно, ну ничего он сегодня просто так не сказал.
- Ясно кого. Во-первых, всех нас. И никаких субординации, строго по алфавиту.
- А Олег? Ему бы надо статейку. Он как раз начинает работать.
- Так-то оно так. Только неохота парня портить с самого начала. Оперировать - еще не работать. Оперировать - самое легкое. Он еще совсем молодой, не так поймет.
- Без пряника не очень-то подействует кнут. - Руслан крепко строил свои взаимоотношения.
- Давай сделаем так. Не надо говорить, что мы уже все сделали. Пусть возьмет цифры, нарисует таблицы, построит актуарные кривые, подготовит выводы. А мы все впишем сейчас. Он должен знать, что за дело в соавторы попал, а не просто так.
- Баловство одно! Дурью мучаетесь, Михалыч. Зачем ему делать зряшную работу?
- Никакое не баловство. Во-первых, еще раз проверим. Во-вторых, потренируется. И в сознании у него будет, что не подачка, а заработанное. Надо же как-то компенсировать видимую всем нашу расхлябанность. А то и он будет думать, как многие, что у нас во всем беспорядок и халдейство сплошное. Все на шермачка можно, и в забияки проскочить на шермачка можно.
- Так пусть пишет новую, другую статью. Неправильно - так переделаем.
- Федор, конечно, прав, но надо подстегнуть. Пошустрее будет работать. Следующую ему поручим. Пусть делает первый вариант.
- Только время терять. - И Руслан, увидев Марту с чайником, двинулся ей навстречу.
- Сходите, пожалуйста, кто-нибудь, принесите чашки. Федя тотчас отправился выполнять, Руслан начал колдовать над заваркой. Марта поставила сахар, печенье, конфеты.
- Может, кто есть хочет?
- Спасибо, мы поели уже.
Хозяйка оглядела комнату и открыла форточку. Лев не мог упустить такой подставки:
- От свежего воздуха только изжога. Все засмеялись - шутка была дежурная.
После нескольких глотков блаженство проступило на Федином лице, сибаритская расслабленность:
- Ох и повезло же нам, мужики. Как это нам удалось сработаться?! Ведь съехались черт-те откуда, друг друга не знали, характеры разные.
- Вот и хорошо, что разные. Руслан деловит, ты покладист, я тщеславен и самодоволен… Или не так: Руслан деловит, покладист и тщеславен; ты - работяга, самодоволен и настырен; я ленив, а потому вечно придумываю, как облегчить себе жизнь. Больше всего на свете люблю себя - прямо, ух как люблю… И в этом единстве - залог прогресса.
- Точно, Лев, - скинул деловую маску Руслан. - Это хорошо, что себя любишь. Раз себя - значит, и других. Иначе не бывает, если хочешь жить в любви. Правда ведь? Ведь есть только два пути: ни себе ни людям или - и себе и людям…
- Здравствуйте! - Интересно, что противопоставит женский реализм Марты мужскому благодушию и самолюбованию. - Разве так не бывает, чтоб себе всё, а людям ничего?
- Конечно, не бывает. Это нелюдь. А мы про своих. У таких, как ты говоришь, в конце концов все разваливается и больно бьет потом, если по самому не успеет - по потомкам саданет. - Лев сладострастно глядел на конфету. - Чай с конфетой - лучшая еда в мире. Точно говорю.
- Уверен?
- Абсолютно, Русланчик.
- Хочу собаку завести, - неожиданно вышел из задумчивости Федор.
Лев отреагировал невпопад, как говорится, сменил тему:
- Вчера подписался на Дюма.
Разговор разлезался, каждый брякал, что в голову взбредет. Может, это и есть раскованность? Но недолго длилась такая безответственная вальяжность.
Телефон. Не детский, а обычный городской. Естественно, трубку взяла Марта - единственный легальный человек в квартире.
- Слушаю. А, здравствуй, Леша… Здесь, здесь. Со всей своей армией, нет, не киношной, основной. Среди тех он солдат последний, а сейчас фельдмаршалом сидит. Ага. Оба здесь… Ладно. - Марта засмеялась. - Сейчас даю.
- Левушка, ты меня извини. От дела отрываю? Ты сейчас двигаешь науку или научноспишь? - Алексей Алексеевич бросал вопросы необычно быстро.
- Сейчас ты оторвал нас от самого важного дела, от вкусного чая, дорогой. Сидим, как три богатыря, и чаи гоняем.
- Очень оригинально. Днем не надоело чаевничать? Ладно, Левчик, тут дело такое: у сынишки одного профессора из нашего института боли в животе. Подозревают аппендицит. Не посмотришь?
- Ну а что делать? Не скажу, что пою от радости, но могу ли я тебе отказать в такой безделице? Может, прямо в больницу? Там и анализы можно сделать.
- А если нет ничего? Зачем ехать к черту на рога?
- Ладно. Адрес говори.
- Мы недалеко. Сами подъедем. Можно?
- Тогда вообще о чем разговор! Знаешь, одному йогу дали задание десантироваться с высоты десять тысяч метров, а он соглашается только на двухкилометровую высоту, ему говорят: да не все ли равно для парашюта, выше даже лучше. И тут йог воскликнул: "С парашютом! Так бы и говорили сразу". Так бы и говорил. Устроим консилиум - нас тут трое и вас двое.
- Во-первых, я и не помню, когда аппендикс последний раз в руках держал. А папаня и вовсе никуда - теоретик, физиолог наш.
- Хорошо. Давай. Когда будете?
- Минут через двадцать.
- Я тебя знаю, точно через двадцать или к утру?
- Ребенок же, боли…
- Смотри!
Только они вошли, как Лев по шаблонам современного гостеприимства стал уговаривать пришедших снять пиджаки. Действительно, как иначе подтвердить радость хозяина и доброжелательное отношение к гостю? Бедный мальчонка с подозрением на аппендицит сидел забытый в уголочке дивана, оглушенный одновременным гомоном пятерых мужчин, уговаривающих и отказывающихся снять пиджаки. Второй раз за вечер вторглась в разговор толика женского реализма и вернула мужчин к жизни: Марта напомнила, что у мальчика болит живот вне зависимости от окончательного решения вопроса, где будет лучше пиджаку - на спинке стула или на спинах гостей. Возбуждение часто наступает лишь оттого, что много людей собралось. Полдесятка, как сейчас, - уже достаточно для коллективной эйфории. И никакой другой причины не нужно. Лев был возбужден и оттого, что оказался кому-то нужен. Ничто так не поддерживает наши силы, как уверенность в собственной необходимости.
- Ну, ну. Давайте, давайте посмотрим… - "Давайте, давайте" - типичный призыв начальников. Руслан продемонстрировал профессорам свое недолгое право быть начальником над больными и их родственниками.
Лев подошел к мальчику с елейной улыбкой доктора, привыкшего общаться только со взрослыми больными. Пожалуй, это было лишним - мальчику двенадцать лет, он вполне воспринимал нормальное взрослое обращение. Вообще мальчик был напуган не столько своими болями - да и были ли они сейчас? - сколько количеством вершителей его судьбы.
Лев расспрашивал, осматривал, ощупывал. Озабоченный папа старался издали разгадать, насколько обеспокоен доктор. Лицо Льва оставалось непроницаемым. Ничего не сказав по существу, он повернулся к витязям своей заставы.
- Посмотрите вы, ребята.
Оба посмотрели так же молча и бесстрастно. Закончив осмотр, одинаково, не тратя слов, подходили к столу и брались за недопитую чашку. Молчание докторов в глазах отца выглядело грозным, не предвещало ничего хорошего. Когда хирурги собрались у стола, к мальчику направился Алексей Алексеевич. Тревога отца нарастала. Ох уж эти олимпийцы липовые, игроки, провинциальные актеры!..
- Ну что, коллеги? По-моему, ясно?
- Может, мезоаденит? - предположил Руслан.
- Ну уж, во всяком случае, не аппендицит. Ясно, что оперировать не надо, - с оргвыводов начал обсуждение Лев.
Алексей Алексеевич, поднявшись с дивана, потрепал мальчика по голове.
- Так что же тогда? Боли есть. Температура есть. Боли больше справа. Что же тогда?
- Живот мягкий, - парировал Лев. - Боли чуть смещены к середине, начались сразу здесь, никуда не перемещались.
- Но как же вы можете отвергнуть аппендицит? - перешел в наступление Алексей Алексеевич.
- У него это не первый раз. Говорит, такое уже бывало, - поддержал Федор своего атамана.
Реакция отца была стандартной и естественной:
- Вот именно, что не первый раз - третий приступ!
Ох уж этот легендарный третий приступ! Все население боится третьего приступа, как шофер третьей дырки в правах. И откуда свалилась на мир эта фальшивая истина, из какого опыта возникла завиральная мысль о пределе человеческих возможностей при аппендиците? Третий приступ - говорит врач по образованию, интеллигент, профессор, пусть даже не практик - теоретик! Неудивительно, что и все остальные заворожены мистическим числом "три", как только речь заходит об аппендиците.
- Ну и что? Пусть аппендицит. Может быть сто приступов. Вот уж случай, когда количество не переходит в качество. Просто когда мы уверены, что аппендицит, мы хотим побыстрее с ним расправиться. Да и кто сказал, что прошлые боли связаны с ним? Я думаю, Руслан прав: скорее всего мезоаденит - воспаление брюшинных желез. Само пройдет.
- А если повторится летом в лагере или с нами где-нибудь в отпуске, на каникулах? Что тогда? Оперироваться где попало? Вдруг будет приступ?
- Что я могу сказать: конечно, может, и аппендицит когда-нибудь будет.
- Они вечно под страхом… - Алексей, как бы сочувствуя отцу, извинялся.
- Тогда так, - вздохнул Лев Михайлович. - Нам, трем хирургам, кажется, что здесь аппендицита нет. Но голову на отсечение никто из нас не даст, поскольку, сами понимаете, в медицине нет ничего стопроцентного. Раз возникает сомнение, поехали в больницу, сделаем анализы, правда, они нам тоже не помогут - лейкоцитоз заведомо высокий. И соперируем. Плохого не будет. Сомнения исчезнут вместе с аппендиксом, волнения уйдут - будем жить для новых.
- Что "новых"? - вскинулся папа.
- Новых волнений. Неужто вы надеетесь прожить жизнь без волнений?
Все вежливо поулыбались и в том же лихорадочноприподнятом настроении укатили в больницу.
Марта осталась одна. Сначала как челнок сновала между комнатой и кухней. Потом села за машинку, вставила чистый лист, откинулась на стуле, вздохнула и медленно, громко произнесла, то ли заклиная, то ли моля, то ли…
- Господи! Если вечером поехал в больницу, может, сегодня вернется сюда?
Мальчик выписался через семь дней. После снятия швов. Он был здоров. Все были спокойны. Ушли сомнения и волнения, связанные с той мимолетной неясностью, что прилетела, унесла отросток и улетела.
Хирурги еще немного повысили уровень своего самодовольства - они оказались правы. Собственно, они и не сомневались. Они волновались: мало ли чем могла окончиться операция, особенно если она напрасна?
ВЕРА МАКСИМОВНА
Знать бы мне уже тогда, в пору, когда они только начинали работать в этой больнице, что я к его жизни практически непричастна, что уже есть другие глаза и уши, готовые без всякой иронии слушать, смотреть, впитывать… А если бы знала? Разве бы изменилось что-то? Ни-че-го.
Теперь мы завязли как в болоте в бесконечном вранье, которое якобы выгоднее обоим. Ирка ведь до сих пор не ведает. Наверное, не ведает. А может, и она нам подыгрывает и с молодых лет привыкла к вранью, как к старому дедову креслу?
В школе учителя говорили про нас на родительских собраниях: "Примерная семья". А была примерная ложь, ложь на удивление профессиональная. "Ира, не ври, не скрывай… За правду тебя ругать не будут… Ругают всегда за ложь… За нее больше расплачиваешься. Лучше сказать все как есть… С ложью жить труднее, чем с горькой правдой… Наказание за проступок всегда легче, чем потом наказывает жизнь за ложь…" И полно таких лозунгов, конечно же правильных. От девочки требовали правды, воспитывали правдой. Воспитывали правдой?! Нам казалось, мы прекрасно держимся перед ребенком. Но девочка жила в атмосфере вранья. Как это еще скажется? Кого из нас ударит? По какому самому слабому и самому любимому месту? Меня уже бьет. Интересно, догадывалась ли она, из-за чего бывают у нас скандалы? Наверное, сидела у себя, прижав к уху телефон, мурлыкала со своим Сережкой и думала время от времени: "Опять родители цапаются. И чего не поделили?.." А мы себя не поделили.
Рассказывают, что она много помогает, о н а у него "менеджер", все связи его держит в руках. Ох, сколько я наслушалась от "доброхотов", преимущественно женского рода! Информация лишь утяжеляла мою жизнь, хотя те, кто приносил ее, старались представить дело так, будто в Марте ни черточки человеческой - этакое исчадие ада. Думали, так мне будет легче, приятнее. Конечно! Если Лев такой, с таким вкусом - так что же я? Лев-де банален, пошл, "все они такие"… Весь набор я получила. Истерзали… Остались лишь воспоминания: каким он был - каким стал.
Однажды в свой библиотечный день я ему позвонила. Повезло: попала в перерыв между операциями. Договорились съездить с ним в магазин. Автобусом туда больше часа пилить, вот я и поехала, чтобы сразу после операции сесть в машину, времени зря не терять. Приехала. В дверях кабинета ключ. Постучала - никто не ответил, толкнула дверь и вошла. В углу на диванчике сидела женщина. Так здесь часто бывает. Приходят и ждут в кабинете. Если, конечно, знакомые. "Могла бы и откликнуться, когда я стучала", - подумала я. "Извините, - обратилась ко мне женщина, - у вас не найдется зажигалки или спичек?" Я стала рыться в сумке, нашарила зажигалку, которая, как полагается, затерялась на дне, протянула ей, подняла глаза - и… Я же помню, я видела, как деловито, с молоком и хлебом в руках они вышли из магазина и направились к машине. А я успела нырнуть в магазин, спрятаться. И не шампанское, не торт, не бутылка и коробки - будничные пакеты, батоны…
Это была Марта.
Руки-ноги стали ватой. Я, не поворачиваясь, отступила на два шага и плюхнулась на стул. Оставаться нелепо. Удирать - немыслимо сразу же. Почему она здесь? Господи, да она, может, приезжает не предупреждая. Как я бы должна… Она сидела у окна, у самых штор, а я на виду, как на выставке. А вдруг узнает, закатит сцену? Пожалуй, скорее я закачу сцену. Тоже никому не нужно. Вот подарок был бы больнице. Боже! И не уйти. Она сидела молча и не догадывалась… А чего ей гадать? Она бесправна. У нее нет прав! Это мои права! Чувствую, что захожусь. Чувствую - надо что-то сделать. Хоть спросить что-нибудь. Удержаться в рамках интеллигентности. "Давно началась операция, не знаете?" - с трудом выдавливаю из себя. "Понятия не имею. Только что вошла, прямо перед вами", - равнодушно ответила.
Что-то надо было сказать, я придумывала, как начать, но тут отворилась дверь и вошел Яков Григорьевич, самый старый из их хирургической дружины. У деда на лице, как всегда, блуждала непонятная улыбочка. Он поздоровался, прошел к столу и, не вступая в разговор, положил в ящик пакетик. Я знаю, там бутерброды для всех: с сыром - черный хлеб и с колбасой - белый. Там же, в ящике, у них сахар, чай и какое-то хитрое устройство для заварки. Яков Григорьевич, видно, торопился. Слава богу, не узнал, наверное. Он всегда торопился, бегал даже за автобусами, волоча тяжеленный портфель. Ребята часто обсмеивали его бег за автобусом: они любили деда и, как только он начинал заговаривать о пенсии, пугались - он им не в помощь, конечно, но уж очень хорошо вписался в их компанию. Уйди он - и важный камень вылетит из пирамиды. Они не хотят ничего менять. По-моему, не хотят. Хорошо им, наверное.
Дед тут же ушел, а вслед за ним и я. Сказала, конечно, прощальное "до свиданья" в дверях. Как хорошо, что меня никто не видел из знакомых врачей, сестер - никто не, видел, кроме деда. Не узнал он. А может, сделал вид. Потому и заторопился. Он, наверное, тоже в курсе. Я убегала и представляла себе, как через полчаса спустится Лев со всей оравой и увидит вместо меня Марту. Как он, интересно, отреагирует? Замельтешит, погонит Марту домой? Или просто спросит: "Кто-нибудь был?" - "Тетка какая-то", - ответит она. Ничего он не спросит, ничего не вспомнит, не испугается. Просто сядут пить чай, поминать добрым словом деда за его бутерброды. Будут поминать, как они сегодня разрезали, как зашили. Черт их знает, что они там болтают после операции!..
В магазин я не поехала, поехала домой. Дом хоть есть.
И еще раз я Марту видела.
ЕЩЕ ОДНА СВАДЬБА
Так получилось, что центром этой свадьбы стал не жених с невестой, а Лев Михайлович. Во всяком случае, он был в каком-то смысле первопричиной события, ради которого они тут все собрались; ему хотелось быть центром, чтобы немножко отодвинуться от периферии этого праздника, ему хотелось быть между женихом и невестой, под надежной их защитой. К тому же он имел основание чувствовать себя первопричиной: он их познакомил, соединил, оказался тем камнем, на котором строился новый дом.
Как-то студия, которая снимала научно-популярные фильмы по сценариям Льва, устраивала вечер в клубе крупного научно-исследовательского института. Лев был приглашен как автор двух фильмов, показанных на вечере. С ним, как всегда, пришла Марта и привела племянницу Лилю, студентку биофака. Нежданно для Льва среди гостей оказался и его родственник, сравнительно дальний, юноша, занимавшийся какими-то электронными то ли проблемами, то ли машинами.