Однажды даже он отпустил себе бороду, в знак того, что и ему не чуждо «сокращение переписки», но скоро оставил эту затею, потому что князь Петр Антоныч, встретивши его в этом виде, сказал: «Эге, брат, да и ты, кажется, в нигилисты попал!» Во-обще, он счастлив и уверяет всех и каждого, что никогда так не блаженствовал, как находясь в от-ставке.
II
Каждый день утром к старику приезжает из города бывший правитель его канцелярии, Павел Трофимыч Кошельков, старинный соратник и соархистратиг, вместе с ним некогда возжегший ад-министративный светильник и с ним же вместе погасивший его. Это гость всегда дорогой и всегда желанный: от него узнаются все городские новости, и, что всего важнее, он же, изо дня в день, пове-дывает почтенному старцу трогательную повесть подвигов и деяний того, кто хотя и заменил неза-менимого, но не мог заставить его забыть.
Утро; старик сидит за чайным столом и кушает чай с сдобными булками; Анна Ивановна усердно намазывает маслом тартинки, которые незабвенный проглатывает тем с большею готовно-стью, что, со времени выхода в отставку, он совершенно утратил инстинкт плотоядности. Но мысль его блуждает инде; глаза, обращенные к окошкам, прилежно испытуют пространство, не покажется ли вдали пара саврасок, влекущая старинного друга и собеседника. Наконец старец оживляется, на-скоро выпивает остатки молока и бежит к дверям.
— Ну-с, что новенького? — спрашивает он после первых взаимных приветствий.
— Мостит базарную площадь-с.
— Как? Кто?
— Новый-с.
Известие это поражает изумлением. Старик многое предвидeл, многое предсказал; но этого ни предвидеть, ни предсказать не мог.
— Признаюсь! — произносит он не без смущения, — признаюсь!
— Да и мы-таки подивились! — поддакивает Павел Трофимыч.
Не то чтобы идея о замощении базарной площади была для старика новостью; нет, и его вооб-ражение когда-то пленялось ею, но он оставил эту затею (и не без сожаления оставил!), потому что из устных и письменных преданий убедился, что до него уже семь губернаторов погибло жертвою этой ужасной идеи.
— Но предвидел ли он, этот безрассудный молодой человек, те непреоборимые трудности, да-же опасности, с которыми связано подобное предприятие?
— Сказывали-с; Яков Астафьич даже примеры представляли-с…
— Ну?
— Остался непреклонен-с.
Начинаются сетованья и соболезнованья; рассказывается история о погибших губернаторах, и в особенности приводится в пример некоторый Иван Петрович, который все совершил, что смертному совершить доступно, то есть недоимки собрал, беспокойных укротил, нравственность водворил, и даже однажды высек совсем неподлежаще одного обывателя, но по вопросу о мостовых сломился, был отрешен от должности и умер в отставке, не выслужив пенсиона.
— А я так вот выслужил! Мостовых не строил, а пенсию выслужил! — прибавляет благодуш-ный старец.
— Раненько, вашество, тяготы-то с себя снять изволили! — льстит Павел Трофимыч.
— Я?.. Что ж?.. Я послужить готов!.. Я, мой любезный Павел Трофимыч… Меня этими мосто-выми не удивишь! Я не только перед мостовыми, но даже перед тротуарами не дрогну! Только надо к этому предмету осторожно, мой милый… Ой, как осторожно надо подступить!
— Что говорить, вашество! с осторожностью и гору просверлить можно!
— Это так. Потому, сегодня стукнешь — ямочка, завтра стукнешь — ан она глубже, — после-завтра — и еще глубже! Так-то, мой любезный!
В таких разговорах незаметно летит время до обеда, после чего Кошельков отправляется об-ратно в город за свежим запасом новостей.
На другой день та же обстановка и тот же дорогой гость. Оказывается, что «новый» переломал в губернаторском доме полы и потолки.
Старик делается серьезен, почти строг.
Оказывается, что «новый» переломал в губернаторском доме полы и потолки.
Старик делается серьезен, почти строг.
— А знает ли он, этот безрассудный молодой человек, — говорит он, — что в этом доме до не-го жили тридцать три губернатора! и жили, благодарение Богу, в изобилии!
На третий день Павел Трофимыч повествует, что «новый», прибыв в некоторое присутственное место, спросил книгу, подложил ее под себя и затем, бия себя в грудь, сказал предстоявшим:
— Я вам книга, милостивые государи! Я — книга, и больше никаких книг вам знать не нужно!
Старик начинает колебаться. Он начинает подозревать, что в «безрассудном молодом человеке» не всё сплошь безрассудства, но, по временам, являются и признаки мудрости.
— Дай Бог! — говорит он, — дай Бог! Но все-таки скажу: осторожность, мой любезный! Ой, как нужна осторожность!
На четвертый день — опять то же посещение; оказывается, что «новый» выбрал себе в «пом-падурши» жену квартального Толоконникова.
Чело старика проясняется; в голове его шевелятся веселые мысли.
— А что ты думаешь, любезный! — говорит он, — ведь он… тово! ведь он бабенку-то… тово!
— Толоконников уж и шинель с бобрами себе построил-с!
— В знак удовлетворенья… это так! Я полагаю даже, что он его куда-нибудь в советники… Потому, мой любезный, что это, так сказать, общая наша слабость, и… должен признаться… прият-нейшая, брат, эта слабость!
— Уж чего же, вашество, лучше!
— То-то, любезный друг! ты пойми! Насчет этого нельзя так легко говорить! Уж на что я к Ан-не Ивановне привязан, а тоже, бывало, завидишь этакую помпадуршу — чай, помнишь?
— Как не помнить-с! Только раненько, вашество, тяготы-то эти сбросить с себя изволили!
— Что ж, я послужить готов!.. А он… тово! он, я тебе скажу, эту бабенку… это — верно!
Наконец в одно прекрасное утро приезжает Павел Трофимыч и смотрит не то загадочно, не то торжественно.
— Ну-с, что еще напроказили? — спрашивает старик, по обыкновению.
— Недоимки собирает!!!
— Сам собирает?
— Сам-с.
— И сечет?
— И сечет-с (Кошельков, очевидно, врет, но делает это в тех видах, чтобы известие подейство-вало на старика как можно живительнее).
При этом известии с отставным начальником совершается нечто необыкновенное. Он как бы впадает в восторженное забытье; ему мнится, что он куда-то въезжает на белом коне, что он облачен в светозарные одежды; что сзади его мириада исправников, сотских, десятских, а перед ним на коле-нях толпа…
— Даже баб сечет-с! — окончательно прилыгает Павел Трофимыч, видя успех своей стратаге-мы.
— Бац! бац! — ни с того ни с сего вдруг восклицает старик. — Так ты говоришь, и баб?
— Точно так, вашество, потому что эти бабы…
— Бац! бац!
Старик быстрыми шагами ходит по комнате, делая движение рукой сверху вниз.
— А знаешь ли, что я тебе скажу! — говорит он, останавливаясь с размаху перед своим собе-седником.
— Что, вашество, приказать изволите?
— Он… молодец!
III
По вечерам старец пишет свои мемуары, или, как он называет, «воспоминания о бывшем, не-бывшем и грядущем». Он занимается этим в величайшем секрете, так что только Анна Ивановна, Павел Трофимыч да я знаем, чему посвящает свои досуги бывший глубокомысленный администра-тор.
— Я, мой милый, фрондер! — так всегда начинает он, когда решается прочитать нам ка-кой-нибудь отрывок из своих мемуаров. — По выражению старика Державина, —
Я истину царям с улыбкой говорил…
Ну, и почтен был за это в свое время… А нынче, друзья мои, этого не любят! Нынче нашего брата, фрондера, за ушко да на солнышко… за истину-то! Вот, когда я умру… тогда отдайте все Каткову! Никому, кроме Каткова! хочу лечь рядом с стариком Вигелем.