– Я получу девять раундов в гольф – с тобой. Это будет твоей платой.
– Но у тебя же есть клубная карточка, – возразил я, – так что игра со мной не дает тебе никаких преимуществ. Ты и так можешь играть когда угодно и сколько угодно.
Лондон на мгновение призадумался, и я вдруг понял, что он не чувствует себя так же уверенно, как и прежде.
– Я получу еще один шанс научить тебя тому, что считаю важным. Вот и вся моя выгода.
– С натяжкой сойдет, – хмыкнул я, – и все равно нашу сделку равноценной не назовешь. Мало того, что я получаю возможность узнать о матери, мне еще выпадает шанс научиться гольфу. Ты всегда говорил, что это знание просто бесценно. Выходит, мне достается самое лучшее: знакомство с мамой и знакомство с гольфом. А ты берешься обучить игре того, кто совсем этого не жаждет. Обуза, да и только. Как ни крути, а ты в проигрыше.
На лице у него проступили хорошо знакомые мне красные пятна. Отец, видимо, не рассчитывал, что я зайду в своих размышлениях так далеко. Его раздражало, что сделка затягивается.
– Хватит болтать! – рявкнул он. – В тебе что, проснулся адвокат? Это же не вопрос жизни и смерти! Все просто, как день. Хочешь прочесть мой дневник или нет?
Он кинул мне клюшку, и я успел подхватить ее, но от неожиданности выронил стопку карточек. Я с осторожностью разглядывал эту штуку, как будто в руках у меня была змея. Укуси она сейчас, и откроются старые, не до конца еще затянувшиеся раны.
– Прекрасно, – буркнул я. – Девять уроков гольфа. – Я швырнул отцу клюшку и поднял с пола карточки. – А после этого я раз и навсегда покончу с твоей идиотской игрой.
По губам отца скользнула улыбка.
– Как хочешь, – только и сказал он в ответ.
По правде говоря, у меня не было ни малейшего желания появляться на поле для гольфа – я наелся этого еще в детстве. Однако искушение узнать хоть что-то о женщине, которая была моей матерью (и что только она нашла в отце?), пересилило все остальное.
Мы договорились встретиться уже на следующий день, чтобы сыграть первый из девяти раундов. Я не брался за клюшку с тех самых пор, как тренер Уитт вышиб меня из школьной команды. А было это, ни много ни мало, тринадцать лет назад.
На дворе стояла глухая ночь, так что Лондон любезно подвез меня до дома и пообещал помочь наутро с машиной. По дороге я решил извиниться перед ним за свое внезапное вторжение.
– Забудь об этом, – сухо ответил он. – Прибереги извинения для жены.
Я бросил взгляд в сторону дома. Несмотря на поздний час, в спальне еще горел свет.
– Пожалуй, ты прав, – ответил я, нервно постукивая пальцами по стопке карточек, которую отец столь изобретательно использовал в качестве дневника.
Собравшись с духом и спрятав подальше свою гордость, я отправился извиняться перед беременной женой.
К величайшему моему облегчению, дверь спальни была не заперта. Повернув ручку, я вошел внутрь. Несмотря на свет, Эрин мирно спала в шезлонге у окна. Не исключено, что она прождала здесь всю ночь, чтобы задать тебе заслуженную взбучку. Я осторожно поднял жену и перенес ее на кровать. Она проснулась, когда я укутывал ее одеялом.
– Ты вернулся, – сонно промолвила она.
– Да, – шепнул я, целуя ее в лоб. – Я вернулся.
Она прищурила припухшие от бессонной ночи глаза:
– И?
– И… похоже, мне предстоит познать радость отцовства.
– И? – повторила она вновь.
Я знал, что Эрин ждала извинений, но слова будто замерли у меня на губах. В душе я чувствовал, что фраза «прости меня» прозвучит неискренне, особенно если учесть мою бурную реакцию на известие о ее внеплановой беременности.
С другой стороны, я и вовсе боялся извиняться. А вдруг Эрин решит, что мое мнение насчет отцовства успело измениться? Однако здравый смысл подсказывал мне, что если я не скажу что-нибудь прямо сейчас, это будет равносильно супружескому самоубийству.
– И… прости, что я так отреагировал на твою новость.
– Уже кое-что, – сухо сказала Эрин. – Возможно, завтра я тебя все-таки прощу.
Она повернулась на другой бок и тут же заснула, но я был слишком расстроен, чтобы последовать ее примеру. Я просидел еще около часа, прокручивая в голове события минувшего дня. Я дотошно копался в мельчайших деталях, пытаясь понять, нельзя ли было повернуть все как-то иначе. Но сколько бы я ни занимался самобичеванием, факт оставался фактом: я вступил на путь, который неизбежно должен был привести к отцовству. Эта мысль пугала меня до дрожи. Я вспомнил отца и невольно поморщился. Неужели я обречен следовать его примеру? Гены трудно перебороть, но мне, возможно, удастся избежать его ошибок.
В какой-то момент я вновь вернулся мыслями к матери. Достав стопку карточек, я вновь просмотрел ее содержимое. Здесь было около пятидесяти листков, и все они датировались первой половиной 1973 года. Карточки из Torrey Pines и Pebble Beach, знаменитых гольф-клубов, расположенных на территории Калифорнии. Сюда же вкрались листки из Pine Valley. Так называлось поле для гольфа в Нью-Джерси. Располагались они в строго хронологическом порядке.
Схватив верхнюю карточку, я начал читать. Не прошло и нескольких минут, а я уже знал о матери – как, впрочем, и об отце – больше, чем за всю предыдущую жизнь.
7 января 1973 года. Уже очень поздно, но мне не уснуть, пока я не опишу события этого дня. Иначе я рискую проснуться наутро с мыслями о том, что произошедшее было не более чем сном. Если же это и правда сон… Да поможет Господь тому, кто решится меня разбудить!
Я уже писал о том, что все это время только и делал, что совершенствовал свои навыки в гольфе. Каждый день я пропадал на поле, рассчитывая стать полноправным членом Профессиональной ассоциации гольфистов. До сих пор я всеми силами пытался оградить себя от любых соблазнов, которые могли встать на моем пути. Однако сегодня мне встретился человек, сумевший зацепить меня за живое. Зовут это прекрасное искушение Джессалин Колл.
Она родом из Вермонта, но сейчас живет в Нью-Джерси, поскольку учится в Принстоне. Я не очень хорошо понял, чем именно она занимается. Знаю только, что это как-то связано с преломлением света. В Калифорнию она прибыла на три недели в числе прочих молодых ученых, съехавшихся сюда со всей страны. Очевидно, что ум и способности Джессалин ничуть не уступают ее потрясающей внешности!
Встретились мы случайно, в обувном магазине. Я искал новые кроссовки, а Джессалин пыталась определиться с теннисными туфлями. В момент, когда я положил на нее глаз, она методично изучала представленные Nike и Adidas модели, обсуждая с продавцом достоинства и недостатки каждой марки. Понятия не имею, что заставило меня подойти к ней. Я был как бабочка, летящая на огонь: хватило одного взгляда, чтобы сердце мое запылало!
– Идиллический свуш Nike лучше всего дополнит вашу незабываемую улыбку, – решился я помочь ей с выбором.
– Правда? – По ответной улыбке я понял, что ей пришелся по душе мой комплимент. – А что, если я нахмурюсь? И как я буду выглядеть тогда?
– Неужели ангелы хмурятся? – поспешил я с ответом. – В жизни не поверю!
Когда я наконец-то представился как Освальд Уитт, Джессалин неожиданно расхохоталась. Оказывается, так же звали ее отца, поэтому она наотрез отказалась обращаться ко мне, используя имя Освальд. Одно это сходство, заявила Джессалин, лишает меня надежд на ее расположение. Она поинтересовалась, откуда я родом, и я с гордостью сообщил, что всего лишь четыре месяца назад приехал в Америку из Лондона.