– О, только не надо слез, Сьюзен. Избавь меня от твоих проклятых слез. Если кому и следует сейчас плакать, так это мне.
Селия громко разрыдалась. Разговоры за соседними столиками начали стихать, люди, застыв с рюмками в руках, неуверенно переглядывались.
– Папочка, почему ты говоришь такие ужасные вещи? Умоляю, ведь это особенный день для меня. – Селия попыталась оттянуть его от стола.
– Но я говорю не об этом дне, Селия, доченька. Не об этой проклятой свадьбе. Я говорю о каждом проклятом дне, что наступит после. О каждом бесконечном проклятом дне, пока смерть не разлучит вас. – Последнюю фразу он прокричал. Сьюзен Холден, к своему ужасу, увидела, что они стали центром внимания.
– Здесь все в порядке? – громогласно поинтересовался мистер Банкрофт.
Гай обнял миссис Холден за плечи:
– Да, пап. Хмм, почему бы вам не присесть, миссис Холден?
– О, не беспокойтесь, – сказал доктор Холден. – Я ухожу. Можете продолжать свой чудесный прием без меня. Прошу прощения, дамы и господа, концерт окончен. Ваш любезный доктор удаляется.
– Ты чудовище, папочка, – всхлипывала Селия, пока он, пошатываясь, пробирался между столиками обеденного зала «Ривьеры». – Я никогда, никогда тебя за это не прощу.
– Коньяк, – изрек мистер Банкрофт, – иногда вытворяет с тобой такое.
– Прошу, возьми себя в руки, Селия, – сказала миссис Холден, потягивая херес для восстановления сил, и только дрожащие пальцы выдавали ее состояние. – Люди смотрят.
В устье бухты мигали три огонька. Лодки рыбаков, решила Лотти. Огоньки слишком мелкие для других судов. Тянут свои сокровища с морского дна, из прохладной чернильной тьмы, поднимая на поверхность, в душную ночь. Она плотнее завернулась в кардиган, защищавший от промозглого осеннего воздуха, и прислушалась к шипению волн, захватывавших гальку, чтобы утащить ее на глубину. Говорят, самый приятный способ уйти из жизни – утонуть. Ей рассказал об этом один рыбак: он утверждал, что если перестанешь бороться и откроешь рот, то паника уходит и вода просто принимает тебя, окутывая мягкой, ласковой чернотой. Мирный способ уйти, говорил он. Любопытно, что он, как и она, не умел плавать. Она еще рассмеялась тогда. Впрочем, в то время смеялась она много.
Лотти заерзала на стуле, вдыхая соленый воздух и гадая, насколько он отличается от воды. Она сделала пару глотков, словно проверяя на вкус, но замена показалась ей неубедительной. Лишь раз она наглоталась морской воды, и та обожгла ей горло, заставив кашлять и отплевываться. От одного воспоминания ее снова затошнило.
Нет, ответ можно найти, только если попытаться сделать это. Глотнуть целиком, по доброй воле отдаться темному объятию. Лотти поморщилась и закрыла глаза, прогоняя подобные мысли. Дело не в том, что сегодня мне больно, думала она, спрятав лицо в ладони. Дело в том, что за сегодняшним днем последуют все дальнейшие: бесконечное повторение боли, усиливающейся при каждой нежеланной новости. Ведь мне придется все о них узнавать: об их доме, их ребенке, их счастье. Даже если я уеду отсюда далеко, это ничего не изменит. Придется видеть, как он постепенно забывает, что мы были близки, что он был моим. И каждый день я буду умирать.
Что такое одна смерть по сравнению с тысячью?
Лотти поднялась, ветер рвал ее юбку и волосы. С террасы «Ривьеры» до пляжа всего два шага. Никто даже не заметит ее ухода.
Плакать почему-то совершенно не хотелось. Она взглянула на свои ноги. Они двигались робко, одна ступала перед другой, словно вообще ей не подчиняясь.
Все равно она уже почти не существует. Осталось сделать всего лишь маленький шажок.
В устье бухты в темноте мигнули три огонька.
– Кто это?
Лотти вздрогнула, повернулась.
– Кто это?
Лотти вздрогнула, повернулась.
К ней направлялась вразвалку огромная тень, пытаясь на ходу зажечь спичку.
– А, это ты. Слава богу. А то я подумал, что сюда заявилась одна из подруг Сьюзен.
Доктор Холден тяжело опустился на край скамьи и наконец сумел зажечь спичку. Он поднес ее к сигарете, которую держал во рту, затем выдохнул, позволив пламени потухнуть на ветру.
– Тоже сбежала?
Лотти понаблюдала за огоньками, затем повернулась к нему:
– Нет. Не в этом дело.
Она теперь могла разглядеть его лицо, на которое падал свет из верхних комнат. Даже с подветренной стороны от доктора разило алкоголем.
– Отвратная вещь свадьбы.
– Да.
– Вызывают во мне самое худшее. Прости, Лотти. Я перебрал.
Лотти сложила руки на груди, стараясь угадать, хочет ли он, чтобы и она присела. Подумав немного, примостилась на другом краю скамьи.
– Хочешь? – Он улыбнулся, предлагая ей сигарету.
Наверное, пошутил. Она покачала головой, едва заметно улыбнувшись.
– Не понимаю, почему отказываешься. Ты же не ребенок. Хотя жена упрямо обращается с тобой как с ребенком.
Лотти посмотрела на свои туфли.
Они посидели молча, прислушиваясь к далекой музыке и смеху, доносившимся из ночи.
– Что будем делать, Лотти? Тебя силком выталкивают в большой мир, а я отчаянно хочу туда вернуться.
Она оцепенела, услышав что-то новое в его голосе.
– Все чертовски запутано. Это точно.
– Да, вы правы.
Он повернулся к ней, слегка придвинулся. Из отеля неслись приглушенные звуки веселья на фоне голоса Руби Мюррей, певшей о счастливых днях и одиноких ночах.
– Бедная Лотти. Сидишь тут и слушаешь пьяный бред старого дурака.
Она не знала, что сказать.
– Да, так и есть. Я не питаю никаких иллюзий. Я испортил свадьбу родной дочери, оскорбил жену, а теперь вот докучаю тебе.
– Вы не докучаете.
Он снова затянулся. Искоса взглянул на нее:
– Правда так думаешь?
– Вы никогда мне не докучали. Всегда… всегда были очень добры ко мне.
– Добр. Доброта. Разве могло быть иначе? Жизнь обошлась с тобой несправедливо, Лотти, а ты приехала сюда и расцвела, несмотря ни на что. Я всегда гордился тобой не меньше, чем Селией.
У Лотти защипало глаза от слез. Оказывается, доброту выносить гораздо сложнее.
– Угу. В каком-то отношении ты была мне больше дочерью, чем Селия. Ты умнее, это точно. Не забиваешь себе голову романтической ерундой, бесполезными журналами.
Лотти сглотнула и снова уставилась на море.
– Я не меньше других склонна к романтическим мечтам.
– Разве? – В его голосе прозвучала неподдельная нежность.
– Да, – ответила она. – Только ничего хорошего это мне не дало.
– О, Лотти…
И тут неожиданно она расплакалась.
В мгновение ока он оказался рядом, обнял ее, притянул к себе. От его пиджака пахло трубочным дымом – теплый, знакомый запах детства. И она подалась навстречу ему, спрятала лицо у него на плече, скинула тяжелую, горькую ношу, которую так долго носила.
– О, Лотти, моя бедная девочка, я понимаю. Я все понимаю, – поглаживая ее по спине, как ребенка, приговаривал он.
Доктор Холден чуть отодвинулся, Лотти подняла голову и в тусклом свете увидела бесконечную печаль на его лице, тень долгой несчастливой жизни. Ее передернуло, поскольку она увидела свое будущее.
– Бедная Лотти, – прошептал он.
В следующую секунду она вся сжалась, потому что он придвинулся к ней и, взяв ее лицо руками, жадно, отчаянно поцеловал.