– Он берет жену за руку, их пальцы переплетаются. – Потому что я вижу все в совершенно другом ракурсе. Да, что-то пошло не так. Да, эта женщина сейчас очень несчастна. Но, Лив, когда я смотрю на картину, то чувствую, что она буквально дышит любовью.
Когда вскоре после полуночи я принялась бродить по улицам Латинского квартала, неожиданно пошел противный мелкий дождик. Моя фетровая шляпа насквозь промокла, холодные капли стекали за воротник, но я была настолько поглощена горестными мыслями, что не чувствовала холода.
В глубине души я понимала, что, наверное, стоило подождать Эдуарда дома, но мне было не усидеть на одном месте, тем более в обществе всех этих женщин на картинах, служивших молчаливым свидетельством потенциальной неверности моего мужа. Более того, я не могла забыть печальных глаз Эдуарда, с застывшей в них немой болью, у меня в ушах стоял его звеневший от ярости голос. Кто эта хмурая обличительница? Он больше не видел во мне своего идеала, но кто его за это осудит? Он наконец разглядел мою подлинную сущность, ведь, положа руку на сердце, я была всего-навсего простой, провинциальной, серенькой продавщицей. Он попал в брачную ловушку исключительно из‑за ревности и теперь наверняка горько сожалел о поспешности, с которой совершил столь необдуманный шаг.
А что, если просто собрать вещи и уехать? Но каждый раз, как эта идея появлялась в моем воспаленном мозгу, у меня тотчас же находился весомый контраргумент: я любила Эдуарда всем сердцем и не представляла своей жизни без него. И разве я смогу вернуться в Сен-Перрон, чтобы вести жизнь старой девы, после такой бури страстей? Разве я смогу спокойно жить, если меня будет преследовать мысль, что он сейчас за много миль от меня. Ведь даже когда он ненадолго уходил из мастерской, его отсутствие вызывало у меня в душе непонятную фантомную боль. Я по-прежнему чувствовала к нему непреодолимое физическое влечение. Да и вообще, я не могла позволить себе появиться дома буквально через несколько недель после бракосочетания.
И тем не менее на нашем пути стояла непреодолимая преграда. Я навсегда останусь провинциалкой. И никогда не научусь обходиться с мужем, как умеют лишь настоящие парижанки, закрывающие глаза на шалости своих мужчин. Но разве можно жить с ощущением, что над тобой висит дамоклов меч и ты рано или поздно почувствуешь, как от твоего мужа пахнет другой женщиной? И даже если у меня не будет прямых доказательств его неверности, что, если в один прекрасный день я увижу Мими Эйнсбахер или одну из тех женщин, позирующих ему в обнаженном виде, на нашей кровати? И что мне тогда делать? Просто исчезнуть в задней комнате? Отправиться на прогулку? Сидеть и смотреть на них? Он меня точно возненавидит. Он увидит во мне тюремщицу, каковой, собственно, я уже и являюсь в глазах мадам Эйнсбахер.
Похоже, я не подумала о том, что на самом деле будет значить для нас супружество. Я не видела дальше своего носа, завороженная его голосом, ласками, поцелуями, а всему виной тщеславие, ведь я была ослеплена своим отражением в картинах и в глазах Эдуарда. А теперь позолота облупилась, и я осталась просто женой – хмурой обличительницей. И эта моя ипостась мне совсем не нравилась. Я прошла чуть ли не весь Париж – от улицы Риволи и так до бесконечности, не обращая внимания на любопытные взгляды мужчин, улюлюканье забулдыг.
С трудом передвигая сбитыми в кровь ногами, я отворачивала заплаканное лицо от любопытных взглядов прохожих. Я оплакивала свой брак, который закончился полным провалом. Оплакивала того Эдуарда, который когда-то видел во мне идеал женщины. Оплакивала наше безоблачное счастье, ощущение неуязвимости, ведь мне казалось, что вдвоем мы одолеем любые напасти и сможем выстоять против целого мира. Тогда почему все так быстро закончилось? Я шла, погрузившись в мрачные раздумья, и не заметила, как стало светать.
– Мадам Лефевр?
Я обернулась, какая-то женщина вышла из тени. Когда она оказалась в дрожащем круге света уличного фонаря, я узнала в ней девушку, с которой Эдуард познакомил меня в ночь той памятной потасовки в баре «Триполи». Господи, как же ее зовут? Лили? Лаура?
– Мадам, порядочным женщинам негоже появляться на улице в такое время, – сказала она.
Я не нашлась что ответить. Да и вообще сомневалась, что могу говорить.
Он якшается с уличными девками из района красных фонарей Пигаль.
– Боже, я совсем забыла о времени!
Я бросила взгляд на часы. Без четверти пять. Значит, я бродила всю ночь.
Лицо девушки оставалось в тени, но я чувствовала на себе ее испытующий взгляд.
– Вы в порядке?
– У меня все отлично. Спасибо.
Однако она упорно продолжала смотреть на меня. Затем шагнула поближе и легонько коснулась моего локтя.
– Знаете, по-моему, это не самое подходящее место для замужней женщины, чтобы гулять в одиночестве. А что, если нам пропустить по стаканчику? Я знаю хороший бар неподалеку. – Заметив мои сомнения, она выпустила мой локоть и слегка попятилась. – Но конечно, если у вас другие планы, то я не обижусь.
– Нет. С вашей стороны очень любезно меня пригласить. На улице так холодно. Я… только сейчас поняла, что продрогла до костей.
Мы молча прошли по двум узеньким улочкам и свернули в сторону светящегося окна. Какой-то китаец открыл нам тяжелую деревянную дверь, и моя спутница обменялась с ним парой коротких фраз. В баре было тепло, окна запотели от влажных испарений, компания мужчин распивала спиртные напитки. Водители такси, объяснила Лаура и провела меня в конец зала. Лаура Леконт заказала напитки, а я тем временем села за столик и сняла насквозь промокшую накидку. В маленьком зале было шумно и весело; мужчины следили за карточной игрой в углу. В зеркале на стене я вдруг увидела свое лицо, бледное, в каплях дождя, мокрые волосы облепили голову. А почему, собственно, он должен любить только меня? – подумала я, но поспешно отогнала эту мысль.
К столику подошел немолодой официант с подносом, и Лаура вручила мне бокал коньяка. И вот теперь, когда мы сидели за столиком, я поняла, что мне не о чем с ней говорить.
– Хорошо, что мы зашли внутрь, – бросив взгляд в сторону двери, сказала Лаура.
Дождь уже зарядил не на шутку, потоки воды, булькая, стекали в сточные канавы.
– Думаю, да.
– А месье Лефевр дома?
Она назвала Эдуарда официально, по фамилии, хотя знала его гораздо дольше меня.
– Понятия не имею.
Я сделала глоток коньяка. Напиток обжег горло. И неожиданно я начала говорить. Скорее всего, дело было в отчаянии, а возможно, в осознании того факта, что женщина вроде Лауры успела близко познакомиться с изнанкой жизни и ее вряд ли может что-нибудь удивить.