Он осмотрел мастерскую, отдав дань восхищения последним работам Эдуарда, а затем остановился перед моим портретом, который Эдуард написал в День взятия Бастилии, в тот вечер, когда мы открыли друг другу наши сердца. Я предпочла остаться в ванной отстирывать воротнички Эдуарда, стараясь особо не смущаться при мысли о том, что месье Липман в данный момент рассматривает мое изображение в неглиже. Внезапно Эдуард с месье Липманом перешли на шепот, я практически перестала их слышать, и любопытство взяло верх. Вытерев насухо руки, я вошла в мастерскую, где застала их за просмотром серии набросков, которые Эдуард делал с меня на фоне большого окна. Месье Липман повернулся и спросил после короткого приветствия, не хочу ли я попозировать и для него тоже. В одетом виде, конечно. Есть нечто завораживающее в абрисе моего лица, в моей бледной коже, сказал он. Разве Эдуард с этим не согласен? Наверняка да, ведь он тоже это увидел. Мистер Липман засмеялся.
Эдуард – нет.
Я уж было собралась сказать «да» (мне нравился Липман, он был одним из тех редких художников, кто относился ко мне как к равной), но внезапно заметила, что Эдуард явно напрягся.
– Нет. Боюсь мадемуазель Бессетт слишком занята.
В мастерской воцарилось неловкое молчание. Липман посмотрел на нас с веселым удивлением:
– Но почему, Эдуард? Мы ведь раньше всегда менялись натурщицами. Я просто подумал…
– Нет.
Липман опустил глаза, разглядывая носки ботинок.
– Как скажешь, Эдуард. Был чрезвычайно рад встрече, мадемуазель. – Он почтительно коснулся шляпы и ушел. Эдуард даже не соизволил с ним попрощаться.
– Какой ты смешной! – уже позже сказала я Эдуарду. Он сидел в ванне, а я стояла рядом на коленях, подложив под ноги подушку, и мыла ему голову. Весь сегодняшний день он казался странно притихшим. – Ты же знаешь, что я люблю тебя, и только тебя. И если хочешь, даже готова облачиться для месье Липмана в монашеское одеяние. – Я медленно вылила ему на затылок кувшин воды. – Ну а кроме всего прочего, он женат. И счастлив в браке. Да и вообще он джентльмен.
Эдуард молчал. Затем он так резко повернулся ко мне всем телом, что вода перелилась через край ванны.
– Я должен знать, что ты моя. – У него было ужасно несчастное лицо, и я на секунду растерялась.
– Я твоя, дурачок. – Я обняла его голову и поцеловала в мокрые губы. – Я стала твоей в ту самую секунду, когда ты вошел в «Ля фам марше» и купил пятнадцать дурацких шарфов ради того, чтобы со мной встретиться. – Я снова поцеловала его. – Я стала твоей в ту самую секунду, когда ты осадил Мистингетт, высмеявшую меня за мои деревенские сабо, сказав ей, что у меня самые стройные щиколотки во всем Париже. – И я снова его поцеловала. Он блаженно закрыл глаза. – Я стала твоей в ту самую секунду, когда ты нарисовал мой портрет и я поняла, что никто другой не посмотрит на меня так, как ты. Словно я роскошная женщина, которая не знает себе цены. – Я осторожно вытерла полотенцем его мокрые глаза и нос. – Вот видишь? Тебе совершенно нечего бояться. Я твоя, Эдуард, и душой и телом. И мне странно, что ты еще можешь в этом сомневаться.
Он задумчиво посмотрел на меня, упорный взгляд его больших карих глаз был неожиданно решительным.
– Выходи за меня, – сказал он.
– Но ты же всегда говорил…
– Завтра. На следующей неделе. Как можно скорее.
– Но ты…
– Софи, выходи за меня.
Итак, я вышла за него. Ведь я не умела отказывать Эдуарду.
У него под мышкой были зажаты два багета, и он беседовал с какой-то потрясающей блондинкой в приталенном темно-зеленом платье-пальто и в меховой шляпе с широкими полями. Должно быть, почувствовав мой взгляд, она посмотрела прямо на меня. Эдуард повернулся и помахал мне рукой:
– Спускайся вниз, cherie. Я хочу тебя кое с кем познакомить.
У меня не было ни малейшего желания ни с кем знакомиться. Мне хотелось, чтобы он поскорее поднялся наверх, хотелось прижаться к нему и осыпать поцелуями. И тем не менее я запахнула халат и, тяжело вздохнув, спустилась по лестнице к парадной двери.
– Софи, это Мими Эйнсбахер. Моя старинная подруга. Она купила у меня несколько работ и позировала для пары картин.
Еще одна? – рассеянно подумала я.
– Примите мои поздравления по поводу вступления в брак. Никогда бы не подумала, что Эдуард… на это способен.
Ее взгляд показался мне неприязненным, да и с Эдуардом она вела себя слишком фривольно, и я вдруг почувствовала себя не в своей тарелке.
– Очень приятно, мадемуазель.
Протянутую мной руку она взяла так, будто это была дохлая рыба.
В разговоре возникла томительная пауза. Два дворника мели улицу с противоположных сторон, дружно насвистывая. Из переполненных сточных канав тянуло гнилью, этот запах лег на старые дрожжи от выпитого вчера вина, меня внезапно затошнило.
– С вашего позволения, – пробормотала я, пятясь к двери. – К сожалению, я не одета для светских бесед. Эдуард, я пока поставлю кофе на огонь.
– Кофе! – воскликнул он, потирая ладони. – Ну что ж, Мими, очень рад встрече. Я скоро приду… прости, мы придем посмотреть твою новую квартиру. Похоже, она действительно шикарная.
Он поднялся за мной по лестнице, весело напевая себе под нос.
Пока Эдуард снимал верхнюю одежду, я налила ему кофе и забралась обратно в постель. Он поставил между нами тарелку, отломал кусочек хлеба и протянул мне.
– Ты с ней спал? – не глядя на Эдуарда, спросила я.
– С кем?
– С Мими Эйнсбахер.
Сама не пойму, почему я спросила; раньше я ничего подобного себе не позволяла.
Он едва заметно покачал головой, словно пытаясь отмахнуться.
– Возможно, – сказал он и, не услышав моего ответа, мрачно посмотрел на меня одним глазом. – Софи, ты ведь знаешь, что до встречи с тобой я отнюдь не был монахом.
– Знаю.
– Я самый обычный мужчина. И до нашей встречи достаточно долго был одинок.
– И это я тоже знаю. Более того, ты мне нравишься таким, как есть. – Я повернулась и поцеловала его в плечо.
Он притянул меня к себе и удовлетворенно вздохнул. Я чувствовала на веках его теплое дыхание.