Я качаю головой.
— Сомневаюсь, что они захотят связываться с тупыми американскими тинейджерами.
— Мы не тупые, да и большинство из них вроде и сами еще тинейджеры.
— Нет. К тому же мисс Фоули может к нам зайти. Надо возвращаться в номер.
Мелани закатывает глаза.
— Почему ты всегда так?
— Как?
— Всегда отказываешься. Как будто ты против приключений.
— Я не всегда отказываюсь.
— Девять раз из десяти. Нам скоро в колледж. Давай поживем немного.
— Я много живу, — резко говорю я. — К тому же раньше тебя это не беспокоило.
Мы с Мелани стали лучшими подругами перед началом второго класса, когда ее семья поселилась через два дома от моего. И с тех пор мы все делали вместе: у нас одновременно выпадали зубы, одновременно начались месячные, и даже мальчики у нас появились друг за дружкой. Я начала встречаться с Эваном через несколько недель после того, как она — с Алексом (он был лучшим другом Эвана), хотя они расстались в январе, а мы с Эваном продержались до апреля.
Мы с ней столько времени проводили вместе, даже, можно сказать, разработали свой собственный язык понятных только нам шуток и взглядов. Естественно, мы много ругались. Как она, так и я — единственный ребенок в семье, так что друг другу мы стали как сестры. Однажды мы так сцепились, что разбили лампу. Но такого раньше не было. Я даже не знаю, какого
Наш поезд до Лондона отправляется в восемь пятнадцать — так решила Мелани, чтобы у нас было побольше времени на шопинг. Но когда в шесть пищит будильник, она накрывает голову подушкой.
— Давай поедем попозже, — стонет подруга.
— Нет. Менять планы уже поздно. В поезде выспишься. К тому же ты все равно обещала в полседьмого спуститься и попрощаться со всеми, — а я обещала попрощаться с мисс Фоули.
Я вытаскиваю Мелани из кровати и запихиваю ее в жалкое подобие душа. Завариваю растворимый кофе и несколько минут разговариваю с мамой, которая сидела в Пенсильвании до часу ночи, чтобы позвонить мне. В полседьмого мы плетемся вниз. Мисс Фоули, одетая, как обычно, в джинсы и футболку с лого «Молодежных туров», пожимает Мелани руку. Потом она заключает меня в костлявые объятия, дает свою визитку и говорит, чтобы я не стеснялась ей звонить, если мне в Лондоне что-нибудь понадобится. Она будет там до воскресенья, когда у нее начнется следующий тур. Потом сообщает, что вызвала нам с Мелани на полвосьмого такси до вокзала, снова спрашивает, встретят ли нас в Лондоне (да, встретят), повторяет, что я хорошая девочка… и предупреждает, что в метро могут обокрасть.
Я позволяю Мелани поваляться еще полчаса, а это значит, что у нее нет времени прихорошиться, как обычно, а в половине восьмого мы с моей помощью погружаемся в такси. Когда подают поезд, я затаскиваю в него наши чемоданы и нахожу пару свободных мест. Мелани плюхается на сиденье возле окна.
— Разбуди, когда в Лондон приедем.
Я возмущенно смотрю на нее, но Мелани уже прижалась к окну и закрыла глаза. Я вздыхаю и запихиваю ее сумку ей под ноги и кладу на соседнее сиденье свой кардиган, чтобы отпугнуть воров и похотливых старикашек. А сама иду в вагон-ресторан. Я в отеле не позавтракала, у меня уже начало урчать в животе и стучать в висках. Голова должна была вот-вот разболеться от голода.
Хотя Европу и принято считать землей поездов, мы на них еще не ездили. Большие расстояния мы преодолевали на самолетах, остальные — на автобусах. Когда переходишь из вагона в вагон, с приятным свистом открываются автоматические двери, поезд слегка покачивает. А за окном мелькает зелень.
В вагоне-ресторане я изучаю скудный ассортимент и в итоге беру бутерброд с сыром и чай, а также чипсы с солью и уксусом, к которым я тут пристрастилась. А еще банку «Колы» для Мелани. Складываю все это в картонную коробочку, собираясь вернуться на свое место, но у окна вдруг откидывается столик. На секунду я заколебалась. Надо же вернуться к подруге. Но, с другой стороны, она спит; ей все равно, так что я сажусь за столик и смотрю в окно. Пейзаж такой исконно английский: все зеленое и аккуратненькое, участки поделены заборчиками, пушистые овечки, похожие на облака, как зеркальное отражение настоящих, которые никогда не покидают небесную гладь.
— Очень странный завтрак.
Этот голос. После четырех вчерашних актов я узнаю его сразу.
Поднимаю глаза, и он — прямо передо мной, с ленивой полуулыбкой, из-за которой создается ощущение, что он только что проснулся.
— Что в нем странного? — спрашиваю я. Вообще, мне следовало бы удивиться, но я почему-то не удивилась. Зато приходится прикусить губу, чтобы не расплыться в улыбке.
Но он не отвечает. Подходит к стойке и заказывает кофе. А потом кивком указывает на мой столик. Я тоже киваю.
— Много чего, — говорит он, усаживаясь напротив меня. — Он как экспатриант после многочасового перелета.
Я осматриваю свой бутерброд, чай и чипсы.
— Это — экспатриант после многочасового перелета? Как ты из этогосделал такойдалекоидущий вывод?
Он дует на кофе.
— Легко. Во-первых, еще девяти утра нет, так что с чаем понятно. Но бутерброд с чипсами? Это едят на обед. А про «Колу» и говорить не буду, — он постукивает по баночке. Видишь, время сбито. Твой завтрак явно долго летел.
Приходится рассмеяться.
— Пончики просто ужасно выглядели, — говорю я, указывая на стойку.
— Это точно. Поэтому я завтрак взял с собой, — он достает из сумки бумажный сверток и принимается разворачивать.
— Постой, это как-то тоже очень похоже на сэндвич, — говорю я.