Слышу звенящие звуки, пока папа опустошает карманы.
– Сэр, вам должны были сказать, что вы не можете взять эти вещи с собой на борт.
Оборачиваюсь и вижу, что сотрудник службы безопасности держит в руках зажигалку и кусачки для ногтей на ногах, пачка сигарет лежит на подносе вместе с маминой фотографией. И бананом.
– Папа! – восклицаю я.
– Пожалуйста, не вмешивайтесь.
– Не говорите так с моей дочерью. Я не знал, что не могу взять это с собой. Она сказала ножницы, пинцет, воду и…
– Хорошо, мы понимаем, но нам придется у вас это забрать.
– Но это моя лучшая зажигалка, вы не можете забрать ее у меня! А что я буду делать без своих кусачек?
– Мы купим новые, – цежу я сквозь зубы. – А теперь, пожалуйста, делай то, что тебе говорят.
– Так и быть! – Он яростно машет на них руками. – Забирайте эти чертовы штуки!
– Сэр, пожалуйста, снимите кепку, пальто, ботинки и ремень.
– Он пожилой человек, – тихо говорю я сотруднику службы безопасности так, чтобы меня не слышала собирающаяся за нами толпа. – Ему нужен стул, чтобы он мог сесть и снять ботинки. И ему вообще-то нельзя их снимать, потому что это ортопедическая обувь. Вы не можете пропустить его без досмотра?
– Тип его правого ботинка обязывает нас его проверить, – начинает объяснять мне мужчина, и папа, услышав это, взрывается.
– Вы думаете, что у меня в ботинке бомба?! Какой идиот положил бы ее туда? Вы думаете, что я спрятал бомбу на голове под кепкой или в ремне? И вы думаете, что мой банан – это на самом деле пистолет?! – Он размахивает бананом, целясь им в сотрудников службы безопасности и издавая звуки, напоминающие выстрелы. – Вы что, с ума тут все посходили?!
Папа тянется к своей кепке:
– Или, может, под кепкой у меня граната…
Поднявшаяся суматоха лишает его возможности договорить. У меня на глазах его быстро уводят, а саму меня препровождают в маленькую комнату, напоминающую камеру, и велят подождать.
Глава девятнадцатая
В крошечной комнате для допросов нет ничего, кроме стола и стула. Минут пятнадцать я провожу в полном одиночестве, а потом слышу, как дверь соседней комнаты открывается и снова закрывается. Слышу скрип ножек стула по полу и папин голос, как всегда более громкий, чем остальные. Я придвигаюсь поближе к стене и прижимаюсь к ней ухом.
– С кем вы путешествуете?
– С Грейси.
– Вы в этом уверены, мистер Конвей?
– Конечно! Она моя дочь, сами у нее спросите!
– В ее паспорте написано, что ее зовут Джойс. Она нас обманывает, мистер Конвей? Или это вы нас обманываете?
– Я не обманываю. Ох, я имел в виду Джойс. Я хотел сказать Джойс.
– Вы, что, меняете свои показания?
– Какие показания? Я перепутал имя, только и всего. Грейси – это моя жена, я перепутал.
– А где ваша жена?
– Ее больше нет с нами. Она лежит в моем кармане. То есть ее фотография лежит в моем кармане. По крайней мере, она там лежала до того, как парни возле той металлической арки вытащили ее и положили на поднос. Как вы думаете, мне вернут обратно мои кусачки для ногтей? Они мне недешево обошлись.
– Мистер Конвей, вам говорили, что острые предметы и зажигалки нельзя проносить с собой в самолет?
– Я знаю, но моя дочь Грейси, то есть Джойс, вчера просто взбесилась, когда обнаружила пачку моих сигарет, спрятанную в сладких хлопьях, и я не хотел доставать из кармана зажигалку, а то она бы снова начала психовать. Я извиняюсь за это. Поверьте, я не собирался взрывать самолет.
– Мистер Конвей, пожалуйста, воздержитесь от подобных выражений. Почему вы отказались снять обувь?
– У меня дырки в носках! Тишина.
– Молодой человек, мне семьдесят пять лет. Какого черта я должен снимать свои ботинки? Вы думаете, я собирался взорвать самолет ортопедическим ботинком? Или, может быть, вы волновались из-за стелек? Возможно, вы и правы, никогда не знаешь, какой ущерб может причинить человек с хорошей стель…
– Мистер Конвей, пожалуйста, не используйте подобную лексику и перестаньте умничать, или вас не пустят в самолет.
По какой причине вы отказались снять ремень?
– У меня бы штаны упали! В отличие от современных молодых людей я ношу ремень не для понтов, как они говорят.
Там, откуда я родом, ремень носят, потому что он не дает штанам упасть. А если бы они упали, то, поверьте мне, вы имели бы гораздо больше причин арестовать меня, чем сейчас.
– Вы не арестованы, мистер Конвей. Нам просто нужно задать нам несколько вопросов. Поведение, подобное вашему, в аэропорту выглядит по меньшей мере странно, потому мы должны убедиться, что безопасности наших пассажиров ничто не угрожает.
– И как вы собираетесь в этом убеждаться? Офицер службы безопасности откашливается:
– Мы должны выяснить, не состоите ли вы в каких-нибудь группировках или террористических организациях, перед тем как мы повторно рассмотрим вопрос о том, пропускать вас в самолет или нет.
Я слышу, как папа начинает громко хохотать.
– Поймите, мистер Конвей, воздушный лайнер – это замкнутое и весьма ограниченное пространство, и на борт могут подняться лишь те, в ком мы уверены. Мы имеем право выбирать, кого пускать на борт наших самолетов.
– Я мог бы представлять угрозу в ограниченном пространстве лайнера только в том случае, если бы предварительно съел карри в нашем пабе. А вот насчет террористических организаций… Да, я член. Я член клуба по понедельникам. Мы встречаемся каждый понедельник, кроме официальных нерабочих дней – в этом случае мы встречаемся во вторник. Несколько парней и девушек примерно моего возраста собираются вместе, чтобы выпить несколько пинт пива и спеть несколько отличных песен. Вот и все. Хотя, если вы ищете что-то погорячее, то у семьи Донала были крепкие связи с ИРА…
Допрашивающий папу человек многозначительно откашливается.
– Кто такой этот Донал?
– Донал Маккарти. Ох, оставьте его в покое, ему девяносто семь, и говорю-то я о тех давних временах, когда за независимость Ирландии боролся его отец. Единственный террористический акт, на который Донал теперь способен, – как следует шваркнуть тростью по шахматной доске. Его, видите ли, очень раздражает то, что сам он не может играть: артрит скрючил обе его руки. Лучше бы его одолел артрит рта, если вас интересует мое мнение. Он только и делает, что болтает. До безумия раздражает этим Питера, но они никогда не ладили, с тех самых пор, как тот ухаживал за дочерью Донала и разбил ей сердце. Ей семьдесят два. Она утверждает, что взгляд у ее папаши блуждающий, а по-моему, так он просто косой. Глаза смотрят в разные стороны, а он даже не догадывается об этом. Бедный Донал! Нельзя его за это винить. А вот его стремление болтать по понедельникам, не давая больше никому и рта раскрыть, частенько выводит из себя. Не могу дождаться, когда он ради разнообразия послушает меня. – Папа усмехается и вздыхает. За стеной воцаряется долгая пауза.
– Как вы думаете, а нельзя тут попросить чашечку чая?
– Нам осталось выяснить всего несколько вопросов, мистер Конвей. Какова цель вашего визита м Лондон?
– Да нет у меня никакой цели! Грейси потащила меня туда. Вчера утром поговорила по телефону, положила трубку и стоит, смотрит на меня, а сама бледная как смерть. Я еду в Лондон, заявляет она, как сказала бы: я иду в библиотеку менять книги. Разве так делается? Может, вы, молодые люди, к этому привыкли, но для меня это был настоящий удар. Понимаете, я никогда раньше не летал в самолете. Ну вот, и она говорит: папа, давай поедем вместе, нам будет так весело! В другой раз я бы отказался, ведь мне столько всего надо сделать в саду.