Я озадаченно смотрю на него.
– Ты пытаешься заново определить жесткие рамки?
– Не совсем. Я просто пытаюсь понять, что тебе нравится, а что нет.
– Самое главное, Кристиан, мне трудно примириться с тем, что ты с удовольствием причиняешь мне боль. А еще мысль о том, что ты будешь это
делать, потому что я выйду за какую-то условную случайную черту.
– Но она не случайная; правила у нас записаны.
– Мне не нужен набор правил.
– Вообще? Никаких?
– Никаких.
Я решительно качаю головой, но в душе побаиваюсь. Как он отнесется к моим словам?
– А если я тебя отшлепаю? Не будешь возражать?
– Чем отшлепаешь?
– Вот чем. – Он подносит к моему лицу ладонь.
– Пожалуй, не буду, – неуверенно отвечаю я. – Особенно, если с теми серебряными шариками…
Слава богу, темно. Мои щеки пылают, пропадает голос, когда я вспоминаю ту ночь… Да, я хочу, хочу, чтобы она повторилась.
– Что ж, тогда было забавно, – ухмыляется он.
– Тогда было хорошо, – лепечу я.
– Так ты можешь вытерпеть чуточку боли?
Я пожимаю плечами.
– Да, пожалуй.
Ох, куда он зайдет с этим? Мой уровень тревоги взлетает на несколько баллов по шка-ле Рихтера.
Он в задумчивости трет подбородок.
– Анастейша, я хочу начать все сначала. Остановимся пока на ванильных радостях. Может быть, потом, если ты начнешь больше мне доверять, мы
научимся быть честными друг с другом. Тогда мы выйдем на более высокий уровень общения, шагнем вперед и ста-нем делать кое-какие вещи, которые
нравятся мне.
Я озадаченно гляжу на него, и в моей голове пусто, отсутствуют абсолютно все мысли – как компьютерный пипец… Потом понимаю: он волнуется, но я
почему-то больше не ви-жу его отчетливо, словно нас окутала орегонская мгла. Наконец, до меня доходит, что так оно и есть.
Он хочет света, ясности? Но разве мне нравится тьма? Смотря какая и где. В памяти опять всплывают непрошеные воспоминания о Томасе Таллисе.
– Как же наказания?
– Никаких наказаний. – Он кивает как бы в подтверждение своих слов и еще раз по-вторяет: – Никаких.
– А правила?
– Никаких правил.
– Вообще никаких? Но тебе ведь нужны правила.
– Ты нужна мне еще больше, чем они, Анастейша. Последние дни показались мне адом. Моя интуиция, мой здравый смысл убеждали меня, что я должен
тебя отпустить, что я не заслуживаю твоего внимания. Те снимки, которые сделал парень… Мне стало ясно, какой он тебя видит. Ты выглядишь на них
беззаботной и красивой. Ты и сейчас красивая, но я вижу твою боль. Мне грустно сознавать, что я стал виновником этой боли… Да, я эгоист. Я
захотел тебя мгновенно, в тот момент, когда ты рухнула на пороге моего кабинета. Ты необыкновенная, честная, добрая, сильная, остроумная,
соблазнительно невинная; твои достоинства можно перечислять бесконечно. Я обожаю тебя. Хочу тебя, и мысль о том, что ты будешь с кем-то другим,
словно нож ранит мою темную душу.
У меня пересохли губы. Мама родная! Если это не признание в любви, тогда что же? И плотину прорвало – из меня полились слова.
– Кристиан, почему ты считаешь, что у тебя темная душа? Я никогда бы не сказала. Печальная, да, возможно… но ты хороший! Я вижу это… ты
великодушный, щедрый, доб-рый, и ты мне никогда не лгал. А я и не очень сильно страдала в тот раз от боли. Просто минувшая суббота стала для
меня шоком. Или пробуждением, моментом истины. Я поняла, что ты щадил меня, что я не смогла быть такой, какой ты хотел меня видеть.
Или пробуждением, моментом истины. Я поняла, что ты щадил меня, что я не смогла быть такой, какой ты хотел меня видеть. Потом я ушла
и вскоре осознала, что физическая боль, которую ты мне причинил, не идет ни в какое срав-нение с болью потери, если мы расстанемся. Я хочу тебе
нравиться, но это трудно.
– Ты нравишься мне всегда, – шепчет он. – Сколько раз я должен повторять это?
– Я никогда не знаю, что ты думаешь. Иногда ты такой замкнутый… как островное государство. Ты меня пугаешь. Вот почему я притихла. Потому что не
знаю, какое настрое-ние будет у тебя в следующий момент. За наносекунду оно переносится с севера на юг и об-ратно. Это сбивает меня с толку. И
еще ты не позволяешь до тебя дотрагиваться, а мне так хочется показать, как сильно тебя люблю.
Он молчит в темноте, вероятно, не знает, что сказать, и я не выдерживаю. Отстегиваю ремень безопасности и, к удивлению Кристиана, забираюсь к
нему на колени.
– Я люблю тебя, Кристиан Грей, – шепчу я, обхватив ладонями его голову. – Ты готов пойти на это ради меня. Я не заслуживаю такой жертвы, и мне
очень жаль, что я не могу делать все эти штуки. Ну, может, со временем, я не знаю… однако я принимаю твое предло-жение, да, принимаю. Где я
должна поставить свою подпись?
Он обнимает меня и прижимает к себе.
– Ох, Ана! – вздыхает он и утыкается носом в мои волосы.
Мы сидим, обняв друг друга, и слушаем музыку – спокойно журчащий фортепианный этюд. Она отражает наши эмоции, радостный покой после бури. Я
уютно устроилась и по-ложила голову ему на плечо. Он ласково гладит меня по спине.
– Я не переношу, когда ко мне прикасаются, Анастейша, – шепчет он.
– Знаю. Только не понимаю почему.
Он молчит, потом вздыхает и говорит вполголоса:
– У меня было ужасное детство. Один из сутенеров матери… – Его голос дрожит и за-молкает, а тело каменеет. Он вспоминает какой-то невообразимый
ужас и содрогается. – Я ничего не забыл.
У меня сжимается сердце, когда я вспоминаю шрамы от ожогов на его теле. О Кри-стиан! Я еще сильнее обнимаю его за шею.
– Она обижала тебя? Твоя мать? – У меня дрожит голос, а в глазах стоят слезы.
– Нет, насколько я помню. Но она меня почти не замечала. Не защищала от своего дружка. – Он хмыкает. – По-моему, это я заботился о ней, а не
наоборот. Когда она в конце концов свела счеты с жизнью, прошло четыре дня, прежде чем кто-то забил тревогу и нашел нас… Я это помню.
Я не в силах сдержать возглас ужаса. Господи! К моему горлу подступает желчь.
– Хреново тебе пришлось, – шепчу я.
– На мою долю выпали все пятьдесят оттенков мрака, – бормочет он.
Я прижимаюсь губами к его шее, жалею, представляю маленького и грязного серогла-зого мальчугана, растерянного и одинокого, рядом с телом мертвой
матери.
Кристиан!.. Я вдыхаю его запах. Божественный, самый любимый запах на всем белом свете. Кристиан еще крепче обнимает меня, целует мои волосы. Я
нежусь в его объятиях, а Тейлор гонит машину сквозь ночь.
Когда я просыпаюсь, мы уже едем по Сиэтлу.
– Эй, – ласково говорит Кристиан.
– Прости, – мурлычу я и выпрямляюсь, моргая и потягиваясь. Я все еще сижу у него на коленях, в его объятиях.
– Ана, я могу целую вечность смотреть, как ты спишь.
– Я что-нибудь говорила?
– Нет. Мы уже подъезжаем к твоему дому.
Неужели? Так скоро?
– Мы не поедем к тебе?
– Нет.
Я поворачиваюсь и смотрю на него.
– Почему нет?
– Потому что тебе завтра на работу.