- Какой-то частицей души она все еще была там, на берегу, с Мерсо и Арабом.
У стойки, где продавали сосиски, стояла такая толпа, что не протолкнешься, но шагах в ста дальше по коридору в направлении центрального зала они обнаружили бар, открытый, точно сцена, с одной стороны; в дальнем конце его был свободный столик. Джерри усадил за него Салли и из отнюдь не блещущего чистотой оазиса, по обеим сторонам которого булькали стеклянные конусы с подцвеченной водой, добыл два пакетика молока в виде двух островерхих палаток из вощеной бумаги. Вернувшись к столику, Джерри поставил один пакетик себе на голову и стал им балансировать. В руке он держал соломинку в белом бумажном пакетике и размахивал ею, как волшебной палочкой. А Салли была Золушкой.
Она сказала:
- Не занимайся эксгибиционизмом.
- А я буду, - сказал он. - Я пришел к выводу, что я страшный человек. Понять не могу, что ты во мне нашла.
Она проткнула отмеченный пунктиром уголок, просунула в отверстие соломинку и принялась пить; по выражению его лица она поняла, что он пустится сейчас в рассуждения.
- Займемся анализом, - сказал он. - Что ты во мне нашла? Должно быть, то, что ты можешь быть со мной лишь считанные минуты - минуты, за которые тебе приходится бороться, - и делает наши отношения бесценными. А вот если мы поженимся, когда я умерщвлю свою жену и по крови своих детей приду к тебе...
- Какие ужасы ты говоришь, Джерри.
- Так мне это видится. Если я таким образом поступлю, я уже не буду тем, кого, тебе кажется, ты любишь. Я буду человеком, бросившим жену и троих детей. Я буду презирать себя, и ты очень быстро станешь относиться ко мне соответственно.
- Я вовсе не уверена, что все именно так произойдет, - сказала она, мысленно пытаясь как-то обобщить свои представления о жизни. Он, право, ничего не понимает. Джерри верит в возможность выбора, в ошибки, в осуждение на вечные муки, - верит, что можно; избежать страданий. Они же с Ричардом просто верят в случай. Да, конечно, детство у нее было несчастливое: неожиданная смерть отца, сумасшествие матери, депрессивное состояние старшего брата, интернаты - и тем не менее в ней жило чувство, что она не имела бы сейчас своего лица, случись все иначе. Она была бы другой - такою, какой ей вовсе не хотелось быть.
- С другой стороны, - сказал он, изящно изгибая кисть (никому из ее знакомых не доставляло такого удовольствия любоваться своими руками), - почему я тебя люблю? Ну, ты мужественная, добрая - в самом деле очень добрая, - роскошная, женственная, живая, в общем - отличная баба, это всякому ясно. Тут уж ничего не скажешь: стоит тебе войти в комнату, все в тебя влюбляются. Я влюбился в тебя, как только увидел, а ты была тогда на девятом месяце - ждала Питера.
- А ты ведь ошибаешься. Я нравлюсь очень немногим.
Он с минуту подумал, словно производя смотр сердец их общих знакомых, и затем сказал с присущей ему жесткой бесстрастностью:
- Пожалуй, ты права.
- Ты вообще единственный, кто видит во мне что-то особенное. - Подбородок у нее задрожал: произнося эти слова, она почувствовала, что еще крепче привязывает себя к нему.
Он сказал:
- Другие мужчины - просто идиоты. Однако же, несмотря на все свои чары, ты несчастлива. Ты нуждаешься во мне, а я не могу тебе себя дать. Я хочу тебя, а получить в свою собственность не могу. Ты - точно золотая лестница, до вершины которой я так никогда и не долезу. Я смотрю вниз - и земля кажется мне клубком голубого тумана. Я смотрю вверх - и вижу сияние, до которого мне никогда не добраться.
Это-то и придает тебе непостижимую красоту, и если я женюсь на тебе, я ее уничтожу.
- Знаешь, Джерри, брак - он ведь кое-что и создает, а не только разрушает иллюзии.
- Знаю. Я действительно это знаю. И это меня убивает. Я хочу, помимо всего прочего, - хочу сформировать тебя, создать тебя заново. Я чувствую, что мог бы. А вот с Руфью я этого не чувствую. Она, в общем-то, уже сложилась, и мне, если жить с ней, то лучше всего... - и он на пальцах проиллюстрировал свою мысль, - ...на параллелях.
- Давай посмотрим правде в лицо, Джерри, Ты все еще любишь ее.
- Она не вызывает у меня неприязни - это точно. Хотел бы, чтоб было иначе. Это могло бы все облегчить.
Она потянула через соломинку воздух со дна пакета.
- Не пора ли нам двигаться, чтоб не опоздать на четыре пятнадцать?
- Подожди, не затыкай мне рта. Пожалуйста. Послушай. Я вижу все так ясно. У нас с тобой, солнышко мое Салли, - любовь идеальная. Идеальная - потому что она не может быть материализована. Для мира мы не существуем. Мы никогда не лежали вместе в постели, мы не были вместе в Вашингтоне; мы - ничто. И любая попытка начать существовать, вырваться из этой муки убьет нас. О, конечно, мы можем на все наплевать и пожениться и как-то склеить совместную жизнь - в газетах об этом пишут каждый день, - но то, что есть у нас сейчас, мы потеряем. Самое грустное, конечно, что мы в любом случае это потеряем. Слишком вся эта ситуация тяготит тебя. Ты скоро меня возненавидишь. - Он был явно доволен столь блистательным выводом.
- Или ты - меня, - сказала она, поднимаясь. Ей не нравился этот бар. Детишки, ссорившиеся за соседним столиком, вызвали у нее тоску по собственным детям. Мать детишек, хоть и была не старше Салли, выглядела бесконечно измученной.
Когда они выходили из этого бара, напоминавшего сцену, Джерри рассмеялся так театрально, что все головы повернулись в их сторону. Он схватил Салли за руку выше локтя и сказал:
- Знаешь, на что мы похожи? Мне только сию минуту пришло это в голову. Мы с тобой - точно слова молитвы, выгравированные на рукоятке ножа. Помнишь, в детстве мы читали Рипли “Веришь - не веришь!” - там всегда были такие штуки? Выгравировано старым чероки в Стиллуотерсе, штат Оклахома?
Они пошли к выходу на поле по коридору, оклеенному рекламами: одна стена здесь была голубая, другая - кремовая. Салли поняла, что бессильна против этого потока слов: ее словно обезоружили и выставили на посмешище.
- Джерри, наш брак ничем бы не отличался от других браков: жизнь не превратилась бы в сплошной рай, но это еще вовсе не значит, что в ней не было бы ничего хорошего.
- Ох, не надо, - взмолился он, глаза его стали какие-то бесцветные, и он поспешно отвел их от нее. - Не заставляй меня терзаться. Конечно, нам было бы хорошо. Бог ты мой! Конечно, ты была бы мне лучшей женой, чем Руфь. Хотя бы потому, что ты животное классом выше.
***
"Животное” - это слово больно хлестнуло ее, но, собственно, почему? В Париже она глядела на себя в зеркала и видела правду: люди - животные, белые животные, извивающиеся, рвущиеся к свету. У выхода номер 27 толпились животные в костюмах, они плотно сбились, словно стадо у кручи; от них исходил запах паники. Впервые Салли ощутила безнадежность ситуации. Десятки людей пришли сюда раньше их. Иллюзия порядка, которую поддерживали немногословные молодые агенты по продаже билетов в большом зале ожидания, здесь, среди реклам, предлагающих посетить Бермудские острова и нью-йоркские мюзиклы с длинными, ничего не говорящими названиями, полностью рассыпалась.