А также за те, которые я могу доставить впредь.
– Уже доставили. – Девушка повертела в руках букет и покачала головой: – Гражданин «аристо»! У меня нет времени на подобные любезности. Я пришла работать… Впрочем, за цветы – спасибо. Хотите зайти… Франсуа?
Приглашение в мертвецкую было сделано самым светским тоном. Не подав и виду, я поклонился, после чего Юлия достала ключи, и мы занялись замком. Наконец ржавый металл поддался, и мы оказались в знакомом полумраке.
– Сейчас зажгу свет…
Девушка долго возилась с лампой, после чего мы прошли внутрь. Знакомые столы, тела под белыми простынями, еще один стол – на этот раз пустой. И – огромные лейденские банки, соединенные толстыми проводами. Смотреть лишний раз на покойников, «имеющих временное пребывание», не тянуло, и я занялся гальванической батареей. Между тем девушка зажгла еще две лампы, и в мрачном помещении стало немного светлее.
– Ну вот! – Юлия развела руками. – Мой персональный Аид. Мертвецкая там, за дверью, а здесь пребываю я и те, с кем мне интересно. Сегодня двое новеньких… А посему, гражданин Люсон…
– Франсуа, – напомнил я.
Она поморщилась:
– Сначала цветы, потом этакая фамильярность… Нет, мне не нравится!
– Тогда – Франсуа Ксавье, – предложил я.
Она пожала плечами:
– Хорошо. Итак, Франсуа Ксавье, свое любопытство, которое, похоже, и привело вас сюда, вы уже удовлетворили, а посему…
– Еще минуту! – я поднял руку. – Гражданка доктор, некий страждущий действительно нуждается в помощи. Или по крайней мере во врачебном совете.
– Я принимаю по вторникам, средам и пятницам с десяти утра в клинике бывшей Королевской академии. Скажите своему страждущему…
– Он перед вами.
Очки блеснули.
– Если за этим последует очередная пошлость…
– Мадемуазель! – подхватил я. – Мое сердце, э-э-э, стр-р-радает и р-р-разрывается… Нет, Юлия, к сожалению, я не шучу.
Девушка быстро подошла ко мне, крепкие пальцы обхватили запястье, рука легла на лоб.
– Не выдумывайте! Пульс нормальный, температуры нет. Если вас мучит ревматизм…
– Глаза, – подсказал я. – Помните, вы говорили?
– У вас что-то со зрением? Помнится, сегодня утром вы были в очках…
Собираясь в лечебницу Урсулинок, я действительно надел фальшивые очки. Конечно, предназначались они не для Юлии, а исключительно для гражданина Сименона.
– Роговица глаза, Юлия. Посмотрите!
– Боитесь катаракты? Ладно, идите к свету…
Осмотр длился долго. Я терпеливо ждал, стараясь не моргать. Странно, я не волновался. Обычный врачебный осмотр. Почему-то вспомнился пустой стол у меня за спиной…
– Травмы были?
– Что? – растерялся я.
– Травмы, – нетерпеливо повторила она. – Черепные… Вам не понятно?
Я замер. Значит, старая монахиня права! Или…
– Контузия, – я вспомнил лионскую дорогу и растерянных парней в синей форме. – Кажется…
– Головные боли? Потеря памяти?
Внезапно все вокруг начало расплываться. Знакомая серая пелена окутала часовню, свет ламп померк, превратившись в странное желтоватое пятно…
– Сядьте! Да садитесь же!
Я открыл глаза и сообразил, что сижу на неудобном деревянном табурете. Юлия стояла рядом, протирая очки.
– Часто бывает такое?
– Н-нет! Дело не…
– Позвольте об этом судить специалисту!
Девушка надела очки, пододвинула другой табурет – на этот раз трехногий – и аккуратно присела на краешек.
Юлия стояла рядом, протирая очки.
– Часто бывает такое?
– Н-нет! Дело не…
– Позвольте об этом судить специалисту!
Девушка надела очки, пододвинула другой табурет – на этот раз трехногий – и аккуратно присела на краешек.
– Давайте так, Франсуа. Мы встретимся завтра, и вы мне подробно все расскажете. Наверно, вам придется обратиться к кому-нибудь более сведущему, чем я…
Теперь она говорила совсем иначе – мягко, спокойно. Я понял – она говорила с больным. С больным?
Лампы вновь горели ярко, серая пелена исчезла, пропала слабость. Я встал:
– Дело не в этом, Юлия. Скажите, я – жив?
– Идите к черту!
Девушка вскочила, опрокинув табурет.
– Вы – истинный мужчина! Гордыни, претензий – на миллион, а как что-то заболит… Можете успокоиться, умрете вы весьма не скоро! Завтра приходите в больницу академии к десяти, а сейчас убирайтесь и не мешайте работать!
Я не обиделся. Стало ясно – она тоже слепа. Напрасно я затеял все это! Ей не увидеть! Даже сестре Терезе – и той не дано понять все до конца. Несчастный безумный священник – вот кто разгадал меня. Ему не мешал разум – наш горделивый разум, пытающийся все объяснить, свести к очевидным причинам…
– Извините, Юлия! – я постарался улыбнуться как можно более виновато. – Но я предупреждал заранее о неприятностях…
Девушка быстро взглянула на часы и покачала головой:
– Все! У меня нет больше времени! Можете уходить, можете оставаться, но я буду работать!
Она решительным шагом направилась к ближайшему телу, укрытому белой простыней. Миг – и простыня взлетела в воздух. Гражданка Тома быстро оглянулась, схватила лежавший на табурете фартук и, накинув его, осторожно прикоснулась к голове мертвеца.
– Вы еще здесь? – бросила она немного насмешливым тоном. – Убирайтесь, гражданин Люсон, а то ненароком в обморок упадете!
Это был вызов. Впрочем, принять его было просто. Я не боялся. Перед ней лежал мертвец. Мертвый человек, такой же, как я…
– Один раз я сдуру притащила сюда Альфонса. Он хотел писать какую-то пьесу – чуть ли не про вампиров. Хорошо, что у меня была здесь нюхательная соль! Больше подобных опытов я не провожу.
– А какие проводите?
Я подошел ближе. На деревянном, обитом цинком столе лежал старик – худой, желтый, с пальцами, изуродованными ревматизмом.
Доктор Тома вздохнула:
– Все-таки решили мне мешать! Прежде всего я произвожу вскрытие. Естественно, не всех, а тех, кого мне позволяют. На этом кладбище хоронят бедняков – за счет Коммуны, и эти граждане в полном моем распоряжении. А вообще-то я изучаю посмертные изменения. Эту работу начал отец… Вы как, еще стоите на ногах?
Она быстро осмотрела мертвеца и вновь накрыла его простыней.
– Ну, здесь ничего интересного… Альфонс, бедняга, хотел набраться впечатлений. Я предложила ему ассистировать при вскрытии…
Она засмеялась, и я пожалел бедного индейца.
– Ладно, посмотрим, что тут…
Белая простыня вновь взлетела вверх. Девочка – лет десяти. Синеватые губы чуть раскрыты, на лице застыла гримаса боли. Я вздохнул. Похоже, мой вздох был услышан.
– Что, уже? Это вам не сказки сочинять об отрубленных головах, разговаривающих в корзине гражданина Сансона! Стойте!
Я замер. Девушка схватила зеркальце, приложила к губам несчастной, затем долго держала руку на запястье.
– Нет… Но что-то тут не так!
Она подняла худую ручонку той, что лежала на страшном столе, подержала, затем осторожно опустила.
– Окоченения нет! Франсуа!
Я понял – и шагнул к ней.