– Кто вы? Представьтесь, пожалуйста.
– Я – это я, мисс Грэйер. Айрис Фенби, родилась в тысяча девятьсот восьмидесятом году в Балтиморе. Имя Маринус добавлено позднее, по семейной традиции, но это долгая история. Моя семья переехала в Торонто, я поступила на медицинский факультет, изучать психиатрию. Вот и все.
– Но вы – телепат, владеете глифами… – продолжаю я. – Вам известно, что это?
Направляю в ее сторону слабую психоволну. Маринус с легкостью перебрасывает ее на бутылку «Эвиан», бутылка падает, подкатывается к краю столика, но исчезает, не успев свалиться на пол.
– Ах, Иона, да мы с нашей гостьей – три горошины в психозотерическом стручке! – с улыбкой восклицаю я.
Маринус не смешно.
– Нет уж, увольте, мисс Грэйер. Не надо меня в свой стручок засовывать. Я не обращаюсь с людьми, как с одноразовыми перчатками. Бедного Марка – того самого, который себя Бомбадилом называл, – вы даже не поблагодарили, просто выбросили его, будто мусор, и дело с концом.
– Да уж, взойдя на высокую и превознесенную гору милосердия Божия, легко заботиться обо всех и каждой из семи миллиардов хнычущих, блюющих и похотливых тварей, именующих себя человечеством, – язвительно замечаю я.
– А вы и рады этим свои поступки оправдывать, – говорит она.
– Да неужели? А откуда вам известно, кто мы такие и как нас зовут?
– Вопрос, конечно, интересный…
Маринус достает из кармана летной куртки какое-то устройство и показывает нам. На корпусе надпись: SONY.
– По-моему, один из вас этот цифровой диктофон видел. Полагаю, это были вы, мистер Грэйер. – Она поворачивается к Ионе, тот вглядывается. – Да-да, смотрите повнимательнее. Может быть, что-нибудь и припомните.
Маринус нажимает кнопку, звучит уверенный женский голос: «Интервью с мистером Фредом Пинком в пабе „Лиса и гончие“, суббота, двадцать восьмого октября две тысячи шестого года, девятнадцать часов двадцать минут…» Фрейя Тиммс. Маринус выключает диктофон. Выражение наших лиц не требует объяснений.
– У нее была жизнь, – говорит Маринус, с трудом сдерживая гнев. – У нее была любимая сестра. Помните, как ее звали? Говорите, не стесняйтесь. Что, стыдно?
Ошеломленный Иона словно бы утратил дар речи. Так ему и надо, дуралею! Девять лет назад, в роли Фреда Пинка, он расхвастался перед Фрейей Тиммс в моем оризоне, созданном по образцу и подобию паба «Лиса и гончие», и тем самым протянул нить Ариадны, которая и привела доктора Маринус в самое сердце нашего операнда. Наконец мой брат приходит в себя и, разумеется, спрашивает совсем не то, что надо:
– Откуда это у вас?
Маринус презрительно смотрит на него и поворачивается ко мне.
Я без малейшего смущения гляжу ей в глаза и говорю:
– Фрейя Тиммс.
Она сверлит меня взглядом, потом всматривается в полупрозрачные жалюзи на призрачном окне:
– А ночи здесь темные. Мы на чердаке Слейд-хауса?
Я молчу.
Она отвечает на вопрос Ионы:
– Да, ваш «крематорий» избавляется от тел, а вот неорганические предметы проскальзывают в щели. В прошлом оброненные пуговицы и заколки для волос значения не имели… – Маринус, обернувшись к нам, подкидывает диктофон на ладони. – А в этом веке ангелы и впрямь умещаются на булавочную головку, а жизни многих тысяч – на флешку. Нас мало, мисс Грэйер, но у нас хорошие связи. И подобные вещицы рано или поздно нас находят, – говорит она, пряча диктофон в карман.
Я начинаю догадываться, кто она. Эномото-сэнсэй упоминала о неких «мстителях» из Вневременных, которые с патологическим упорством уничтожают таких же, как они.
– «У нас» – это у кого? – спрашивает Иона.
– А вы у сестры поинтересуйтесь. Она с миром лучше знакома.
Я не спускаю глаз с Маринус.
– Она из Раскольников.
– Тепло.
– Le Courant Profond, – предполагаю я. – Глубинное течение.
Руки у нее свободны, глифы она может в любой момент начертать.
– Теплее.
Мне уже надоела дурацкая игра в шарады.
– Вы Хоролог.
– А что так робко? Побольше яду, мисс Грэйер, – подбадривает Маринус.
Похоже, она, как и мой брат, обожает дешевый бурлеск. Что ж, может быть, как и мой брат, она допустит ошибку.
Иона, как и следовало ожидать, понятия не имеет о Хорологах.
– Она что, часовщик?
Маринус смеется – искренне и беззлобно:
– Мисс Грэйер, теперь мне почти ясно, почему вы так долго терпите выходки этого неразумного юнца, несостоявшегося канцеляриста, бесталанного актеришки, мелкой шавки, возомнившей себя волком. Строго между нами, согласитесь, он ведь мертвый груз, балласт, кандалы, ярмо и альбатрос на шее. У него даже имечко подходящее – Иона. Знаете, как ваш сеид своего ученика называл? Самодовольным ничтожеством, вот как. И добавлял, что у него ума – как у поросячьего дерьма. Честное слово. Единственная заслуга вашего брата – то, что с помощью диктофона Фрейи Тиммс мы вашего бывшего наставника в Атласских горах отыскали. Досточтимый сеид умолял ему жизнь сохранить, пытался откупиться, рассказал нам много интересного. Мы с ним обошлись так же милостиво, как он обходился со своими жертвами. Так что теперь, когда вы окончательно убедились, что Иона представляет для вас смертельную опасность, можно…
Внезапно она умолкает, потому что мой брат, кипящий негодованием, забывает об осторожности и голыми руками выводит глиф пиробласта.
«Не смей!» – телеграммирую я, но в голове Ионы беснуется яростный вопль.
– Не смей! – кричу я во все горло.
Очертания больничной палаты исчезают, остается только длинный чердак Слейд-хауса. Восемьдесят лет метажизни оканчиваются здесь, на распутье. Что делать? Присоединиться к Ионе и напасть на врага, о силе и способностях которого мы не имеем ни малейшего представления? Вдруг Маринус нас неспроста спровоцировала? Вдобавок даже если мы победим, то обречем себя на психоэнергетический голод. Или обречь Иону на смерть в безумной надежде на то, что мне самой удастся уцелеть? Пока Иона безрассудно и опрометчиво опустошает свою душу, выжимая из нее последние капли психовольтажа для того, чтобы испепелить Маринус, я не знаю, что делать…
Решение было сделано за меня.
– Я предполагала, что вы с братом вдвоем на меня нападете, – шепчет она похоронным тоном. – Он наверняка надеялся, что вы его поддержите. Почему вы этого не сделали?
Это начало конца.
– Его стратегия была порочна, – хриплю я; горло перворожденного тела пересохло. – Если бы мы проиграли, то оба превратились бы в…
Перевожу взгляд на пепел под ногами, встаю, разминаю затекшие суставы и отступаю на несколько шагов, чтобы оказаться точно напротив Маринус на равном расстоянии от свечи.
– А если бы мы победили, то погибли бы при коллапсе лакуны – время внешнего мира уничтожило бы наши перворожденные тела. Иона с детства отличался неосмотрительностью – наделает глупостей, а потом ждет, что я порядок наведу. Вот только в этот раз не получилось.
Помолчав, Маринус произносит:
– Примите мои соболезнования.
– Мне претят ваши соболезнования, – невыразительно говорю я.