Его помощница, Шеста, наверное, и причесывает его волосок к волоску. Желания генерала угадываются с полуслова: не успевает он и рта раскрыть, как уже все выполнено.
Сейчас он возжелал войти к ней в комнату. Кто угодно уступил бы ему при первом же намеке, только не Кэроу, хотя из-за близости Тьяго ее сердце затрепетало, как у птички.
Он, не настаивая, внимательно посмотрел на нее. Кэроу знала, как выглядит: бледная, мрачная, исхудавшая до костей. Ключицы торчат, коса растрепана, черные глаза лихорадочно блестят от усталости. Тьяго впился в них взглядом.
— Все нормально? — скептически переспросил он. — Даже тут? — Он провел пальцами по бицепсу, и Кэроу отшатнулась, жалея, что на ней майка без рукавов. Она не хотела, чтобы ее синяки видели другие, особенно он; она не хотела выглядеть слабой.
— Все нормально.
— Ты бы попросила о помощи, если бы тебе было нужно? Тебе нужен помощник.
— Не нужен мне…
— Просить помощи — не значит признавать слабость. Даже у Бримстоуна были помощники.
Ее сердце сжалось.
Бримстоун. Да, у него были помощники, в том числе и Кэроу. Где же она была, когда его пытали, резали, жгли? Чем занималась, когда убийцы-ангелы сторожили его изуродованные останки, пока душа не исчезнет?
Исса, Ясри, Твига, все жители Лораменди… Где была она, когда их души покинули плоть и растворились в небытии?
Они погибли, Кэроу. Слишком поздно. Они все погибли.
Месяц назад в Марракеше эти слова разрушили ее счастье. За миг до того они с Акивой разломили ее амулет, птичью косточку-дужку, в которой Бримстоун сохранил воспоминания, и вся жизнь Мадригал вернулась к Кэроу. Она почувствовала, как обжигала плаха, когда палач занес топор. Она услышала истошный вопль Акивы, будто эхо крика тоже хранилось в амулете.
Восемнадцать лет назад ее убили. Бримстоун втайне воскресил ее, и она жила человеческой жизнью, не зная о прежней. В Марракеше прошлое вернулось, она проснулась, вынырнула в середине новой жизни: с обломком косточки в руке и — чудесным образом — рядом с Акивой.
Они нашли друг друга через миры, расстояния, жизни. Это ошеломляло. В то кристально чистое мгновение Кэроу познала истинное счастье.
Счастье разрушили слова Акивы, исполненные глубочайшего стыда и горького раскаяния.
Все погибли.
Она не поверила. Разум не допускал такой возможности.
Следуя за изувеченным ангелом Разгутом через небеса Земли в Эрец, она отчаянно надеялась, что слова Акивы — неправда, что не может быть такого. Потом она нашла город, и… города не было. Она до сих пор не могла поверить в случившееся. Она жила тут раньше. Здесь жили миллионы химер. А теперь? Разгут, ничтожество, при виде руин рассмеялся; это последнее, что Кэроу помнила. С тех пор она была как в тумане, не знала, как они расстались и где.
Она видела лишь руины Лораменди. Над обугленными развалинами нависла такая безмерная пустота, что воздух казался разреженным, будто в пейзаже что-то выскребли, выскоблили начисто, словно звериную шкуру.
Полное отсутствие душ.
Слишком поздно.
В оцепенении Кэроу бродила по развалинам. Жизнь Мадригал переплеталась с личностью Кэроу, оживали воспоминания смертей и утрат, где-то в глубине разбитого горем сердца зарождалось чувство безмерной вины. Это она полюбила врага и спасла его. Это она его освободила.
А он сделал это.
Горьким, жестоким было воздаяние ангелов.
Безмолвие нарушил чей-то голос. Кэроу резко обернулась, взметнув ножи-полумесяцы, жаждая смерти ангелов. Если бы перед ней возник Акива, она не пощадила бы его. Но это был не серафим.
Тьяго.
— Ты? Это точно ты? — удивленно произнес он.
Кэроу сжалась под взглядом Белого Волка, жадно разглядывающего ее с ног до головы. Воспоминания жгли. Отвращение кишело в животе, как клубок змей.
Воспоминания жгли. Отвращение кишело в животе, как клубок змей. Она стояла в мертвенном оцепенении, но в глубине души закипала ярость за новую жестокость мироздания. За то, что все погибли, а Тьяго остался жив.
В бойне выжил только он, ее убийца.
15
Противоречивые желания
Ах, если бы в ту давнюю ночь, в другой жизни, в другой плоти она заметила, что за ней следят… Счастье делает влюбленных беспечными.
Она, Мадригал из племени киринов, летела на зов огромного дерзкого чувства, мечты. Целый месяц они с Акивой тайно встречались в храме Эллаи, он ждал ее с нетерпением, снедаемый столь же пылкой страстью и замыслами изменить мир. Мадригал предвкушала, как при ее появлении его лицо озарится радостью. Этот миг она не забудет до самой смерти: его ждущее лицо, такое совершенное и золотое, светилось удивлением и счастьем. Улыбаясь, она спускалась через покров реквиемных деревьев в объятия любимого. Он обхватывал ее за ноги, скользил ладонями вверх по бедрам, притягивал к себе. Она так и не касалась земли — их губы встречались раньше. Крылья покачивались у нее за спиной, как огромные черные веера. Мадригал тихо смеялась, не обрывая поцелуя, и Акива опускался на мягкий мох, увлекая ее за собой. Счастье кружило им голову, делало ненасытными. Они занимались любовью посреди рощи, на виду у ясноглазых эвангелинов, чьи ночные симфонии услаждали слух.
На виду у тех, кто следил за Мадригал от города.
Гаже всего было то, что Тьяго не приказал схватить их сразу, а продолжил смотреть. Поцелуев ему показалось недостаточно. Он хотел лично увидеть доказательства измены.
Какие же злодеяния совершили влюбленные в ту ночь?
Они неспешно перебрались в храм, пили из священного источника, ели хлеб и фрукты, принесенные Мадригал. Занимались магией. Акива учил ее чарам невидимости. У нее получалось, но лишь на мгновение: для магии ей не хватало боли, чары рассеивались. Там, в храме, она мерцала: то есть, то нет.
— Как вызывают жертвенную боль? — спросила она.
— Зачем тебе боль, не надо о плохом, давай лучше займемся приятным. — Он прижался к ней, и она оттолкнула его, улыбаясь.
— Так я и на секунду исчезнуть не смогу.
Вечно скрываться в храме не получится, рано или поздно они вернутся к своим. Тогда и понадобится умение летать невидимыми.
Потом они обсуждали, кого посвятить в свои планы, называли имена… Думали, когда лучше начать, и не хотели откладывать ни на минуту.
Также решали, кого убить.
— Волка, — сказал Акива. — Пока он жив, надежды на мир нет.
Мадригал промолчала.
«Убить Тьяго?»
Она знала, что Акива прав. Белый Волк не успокоится, пока не уничтожит всех врагов, и, конечно же, она не питала к нему никаких нежных чувств. Но убить? В нерешительности она теребила счастливую косточку-амулет, висящую на груди. Тьяго — душа армии и всеобщий герой. Химеры пойдут за ним в огонь и воду.
— Тут все сложно, — сказала она.
— Ты сама понимаешь, что иначе нельзя. Иорама тоже.
Император кровожаднее, чем Тьяго. А еще он отец Акивы.
— Ты… ты сможешь это сделать? — спросила Мадригал.
— Убить его? Я создан, чтобы убивать. Я чудовище, которое он сам сотворил.
— Ты не чудовище. — Она привлекла его к себе. Гладила лоб, всегда жаркий, как в горячке, целовала метки смерти на костяшках пальцев, как будто стирая вину за уничтоженные жизни. Им больше не хотелось говорить о смерти. Ах, если бы для мира их мечты не нужно было убивать!
Или, как показало время, умирать.
Тьяго решил, что узнал достаточно, и поджег храм.
Мадригал и Акива услышали крики эвангелинов раньше, чем дым и языки пламени проникли внутрь. Что заставило певчих змеептиц так кричать? Влюбленные отпрянули друг от друга в поисках оружия, но оно осталось в роще, как и одежда.