Теперь же мне пришло в голову, что если события начнут развиваться по самому худшему сценарию, шанса задать его мне может больше не представиться.
– Мистер Бентам, – произнес я, – мы так и не поговорили о моем дедушке. Как вы с ним познакомились? Почему вы его искали?
Брови Бентама взлетели вверх, но он тут же улыбнулся, как будто пытаясь скрыть свое удивление.
– Я по нему скучал, вот и все, – ответил он. – Мы были старыми друзьями, и я надеялся, что когда-нибудь еще его увижу.
Я почувствовал, что он не сказал всей правды, и по прищуренным глазам Эммы понял, что она тоже это поняла. Но копать глубже времени не было. Сейчас будущее было гораздо важнее прошлого.
Бентам поднял руку, прощаясь с нами.
– Будьте осторожны, – попросил он. – Я буду ждать вас здесь и готовить Панпетлекон к его триумфальному восстановлению. – Он захромал обратно в библиотеку, откуда донесся его громкий голос: – ПТ, подъем! У нас много работы!
Харон повел нас по коридору, покачивая деревянным посохом и громко шлепая массивными босыми ступнями по каменным плитам пола. Когда мы подошли к входной двери, он остановился, наклонился к нам и изложил основные правила нашей операции.
– Там, куда мы идем, опасно. Почти все странные дети в Дьявольском Акре кому-нибудь принадлежат, поэтому на вас будут обращать внимание. Вы должны молчать, пока к вам не обратятся. Никому не смотреть в глаза. Идти на некотором удалении от меня, но ни в коем случае не терять меня из виду. Сделаем вид, что вы мои рабы.
– Что? – взвилась Эмма. – Еще чего!
– Так будет безопаснее всего, – пояснил Харон.
– Это унизительно!
– Да, но зато ни у кого не возникнет вопросов.
– Что мы должны делать? – спросил я.
– Просто исполняйте все мои распоряжения, быстро и без колебаний. Ваши глаза должны быть слегка остекленевшими.
– Повинуюссссь, хозяин, – как робот произнес я.
– Не так, – поправила меня Эмма. – Помнишь детей в том ужасном доме на Скверной улице?
Я расслабил лицо и вялым голосом произнес:
– Привет, мы все здесь очень счастливы.
Эмма вздрогнула и отвернулась.
– Отлично, – одобрительно кивнул Харон и перевел взгляд на Эмму. – Теперь ты.
– Если уж у нас нет выхода, – вздохнула она, – я лучше притворюсь немой.
Харона это вполне устроило. Он толкнул дверь и увлек нас в сгущающиеся сумерки.
Мы прошли по удивительно жизнерадостной Кровоточащей улице с ее ярко раскрашенными фасадами и цветочными горшками на окнах и свернули на Барвинковую улицу, где деревянные тротуары сменились грязью, а дома покосившимися хижинами. В конце подозрительного тупика стояла группа мужчин в надвинутых на глаза шляпах. Похоже, они охраняли вход в одно из зданий, все окна которого были плотно задернуты шторами. Харон велел нам остановиться, и мы замерли, ожидая, пока он о чем-то побеседует с мужчинами.
В воздухе едва уловимо пахло бензином. Издалека донеслись, а затем стихли громкие голоса и смех. Я вспомнил, что так смеются мужчины, увлеченно следящие за матчем в спортивном баре. Это были вполне современные звуки, совершенно невозможные здесь, где не было и быть не могло телевизоров.
Из дома вышел мужчина в забрызганных грязью штанах и с ведром в руке.
Когда дверь распахнулась, голоса зазвучали громче, снова затихнув, как только она захлопнулась. Мужчина перешел на противоположную сторону улицы, и мы проследили за ним взглядом, только сейчас увидев то, чего не заметили раньше. К отпиленному фонарному столбу были прикованы цепью двое медвежат.
К отпиленному фонарному столбу были прикованы цепью двое медвежат. Вид у них был ужасно грустный, а цепи очень короткими. Они сидели в грязи и смотрели на приближающегося к ним мужчину с выражением ужаса на мохнатых мордочках. Мужчина вытряхнул перед ними на землю какие-то гнилые объедки и, не произнеся ни слова, ушел. Вся эта сцена произвела на меня невыразимо гнетущее впечатление.
– Это ужасно, – выдохнул я.
– Во всяком случае, благодаря вашей твари, у медведей сегодня выходной. – Харон показал на покосившийся дом. – Она там. Но прежде чем мы войдем, я должен вас предупредить: это притон амброзии, и там будут нализавшиеся до беспамятства странные люди. Не разговаривайте с ними и, что бы вы ни делали, не смотрите им в глаза. Я знаю людей, которые таким образом ослепли.
– Что значит «ослепли»? – переспросил я.
– Именно то, что я сказал. А теперь идите за мной, и больше никаких вопросов. Рабы не задают хозяину вопросов.
Эмма заскрежетала зубами. Мы побрели за Хароном, который снова подошел к мужчинам, сгрудившимся у входа в дом.
Лодочник заговорил с местными. Я пытался подслушать разговор, держась поодаль, как и пристало рабу, и старательно не глядя в их сторону. Один из них сообщил Харону о том, что бесплатно его никто не впустит, после чего наш проводник извлек из кармана монету и заплатил за вход. Другой мужчина поинтересовался нами.
– Я их еще не назвал, – ответил Харон. – Только вчера их приобрел. Они еще совсем зеленые, и я предпочитаю держать их при себе.
– Это правда? – спросил мужчина, подходя к нам. – У вас нет имен?
Я замотал головой, решив вместе с Эммой прикинуться немым. Мужчина смерил нас взглядом, и у меня по коже поползли мурашки.
– Кажется, я вас уже где-то видел, – пробормотал он, наклоняясь еще ближе.
Я молчал.
– Может, в витрине у Лоррейн? – высказал предположение Харон.
– Неа, – протянул мужчина и махнул рукой. – Неважно, я уверен, что вспомню.
Я решился бросить на него взгляд, только когда он уже отвернулся. Если он и был пиратом, то не одним из тех, с кем мы сражались. Его подбородок и лоб были перебинтованы. У остальных тоже имелись подобные повязки, а у одного был перевязан даже глаз. Мне подумалось, что это результат их боев с мрачами.
Мужчина с повязкой на глазу открыл перед нами дверь.
– Желаю повеселиться, – хмыкнул он, – но на твоем месте в клетку я бы их сегодня не посылал, если только ты не готов отскребать их от пола.
– Мы здесь, чтобы смотреть и учиться, – ответил Харон.
– Вот и правильно.
Он махнул рукой, приглашая нас войти, и мы юркнули вслед за Хароном, спеша укрыться от подозрительных взглядов перебинтованных мужчин. Семифутовому лодочнику пришлось пригнуться, чтобы войти. В помещении, где потолки оказались очень низкими, выпрямиться ему не удалось. Комната была темной и прокуренной, и пока мои глаза не привыкли к этому мраку, я не видел вообще ничего, кроме светящихся там и тут оранжевых точек. Постепенно из темноты проступили очертания узкого и длинного помещения с двухъярусными кроватями, вмурованными в стены, подобно койкам в каютах океанских лайнеров.
Я споткнулся и едва не упал.
– Почему здесь так темно? – пробормотал я, нарушая обещание не задавать вопросы.
– Когда оканчивается воздействие амбро, глаза становятся очень чувствительными к свету, – пояснил Харон. – Даже пасмурный день вызывает невыносимую резь.
Только теперь я заметил на койках людей. Одни спали, другие сидели в гнездах из скомканных простыней. Они курили и перешептывались, провожая нас безразличными взглядами.