– Что именно?
Две медсестры прошли мимо, подталкивая каталку. На ней угадывалось чье‑то прикрытое пледом тело с подключенной к нему капельницей.
– Все это – твоя вина.
Сибилла скрестила руки на груди.
– Как легко ты меня судишь, – бросила она, принимая вызов дочери.
Диана снова повысила голос:
– Ты никогда не задавалась вопросом: как я оказалась в столь плачевном состоянии? Из‑за чего моя жизнь пошла прахом?
– Ну что ты, конечно нет! – с иронией ответила Сибилла. – Я пятнадцать лет наблюдаю, как моя дочь погружается в бездну, и только посмеиваюсь. А на прием ко всем парижским психологам я ее вожу, чтобы соблюсти приличия. Стараюсь разговорить, пробить кокон молчания – всего лишь для очистки совести. – Она перешла на крик: – Я целую вечность мучительно пытаюсь понять, в чем твоя проблема. Как ты смеешь упрекать меня?
Диана издала горький смешок:
– Все та же соломинка в чужом глазу…
– О чем ты?
– Это камень в твой огород.
Они снова замолчали. В темноте тихо шелестела листва. Сибилла нервно поправляла ладонью волосы.
– Ты слишком далеко зашла, моя дорогая, – жестким тоном произнесла она. – Будь любезна объясниться.
У Дианы закружилась голова. Сейчас ее прошлое наконец‑то выплывет на свет божий.
– Я нахожусь в таком состоянии из‑за тебя, – выдохнула она. – Из‑за твоего эгоизма и полного равнодушия ко всему, что не касается тебя лично…
– Как ты можешь бросаться подобными обвинениями? Я воспитала тебя одна и…
– Я говорю о твоей истинной сущности, а не о той роли, что ты играешь на публике.
– Да что ты знаешь о моей, как ты выразилась, «истинной сущности»?
Диане казалось, что она идет по раскаленной проволоке.
– Я могу доказать свои слова…
Стоп. Сигнал опасности. Голос Сибиллы дрогнул:
– До… доказать? Как доказать?
Диана перевела дыхание и заговорила – медленно, чеканя каждый слог:
– Свадьба Изабель Ибер, июнь восемьдесят третьего. Тогда‑то все и случилось.
– Я ничего не понимаю. О чем ты говоришь?
– А ты не помнишь? Ничего удивительного. Мы целый месяц готовились, только о том и говорили, но не успели прийти, как ты куда‑то исчезла. Оставила меня одну, в моем дурацком девичьем платье, в дурацких девичьих туфельках, с дурацкими девичьими иллюзиями.
Сибилла выглядела изумленной:
– Я едва помню ту историю…
Внутри у Дианы что‑то сломалось. Она почувствовала подступающие к глазам слезы, но справилась с собой:
– Ты бросила меня, мама. Ушла с каким‑то мужиком…
– С Шарлем. Мы в тот вечер познакомились. – Сибилла снова повысила голос: – По‑твоему, я должна была вечно жертвовать ради тебя своей личной жизнью?
Диана упрямо повторила:
– Ты меня бросила. Просто‑напросто бросила! Мгновение Сибилла пребывала в нерешительности, потом подошла, раскрыв дочери объятия.
– Послушай… – произнесла она совсем другим тоном. – Прости, если я тогда тебя обидела. Я…
Диана резко отпрянула назад:
– Не прикасайся ко мне. Никто не смеет меня трогать.
В это мгновение она поняла, что ни за что на свете не расскажет матери правду, и приказала:
– Забудь все, что я говорила.
Она чувствовала себя твердой как сталь, окруженной силовым защитным полем. Это была единственная польза, которую она извлекла из случившейся с ней трагедии: печаль и страх сублимировались в ледяную ярость и самообладание.
Диана кивнула на отделение детской хирургии – окна реанимации слабо светились:
– Если ты сохранила способность плакать, прибереги слезы для него.
Она развернулась на каблуках и пошла прочь. Шелест листвы окутал ее погребальным покровом.
Эрик Дагер опустился на корточки, чтобы видеть лицо Дианы.
– Успокойтесь.
Она смотрела на врача – и не видела его. Она вообще ничего не видела, кроме разверзшейся перед ней бездны небытия. Это было не видение, но скорее отсутствие его, она понимала, что всякая перспектива отсутствует. Впервые в жизни Диана зависла во времени, не в силах представить себе следующее мгновение своей жизни. А значит, оно уже принадлежало смерти.
– Посмотрите на меня, Диана.
Она сконцентрировала взгляд на костлявом лице хирурга. Глаза по‑прежнему ничего не видели. Разум больше не анализировал воспринимаемую сетчаткой картинку. Врач схватил ее за запястья. Диана не сопротивлялась – у нее не осталось сил на фобии. Эрик проговорил тихим голосом:
– За то время, что вас не было, Люсьен пережил два новых мидриаза. За четыре часа.
Диана окаменела от ужаса. Помолчав минуту, хирург добавил:
– Мне очень жаль.
На этот раз ей удалось увидеть Дагера сквозь застившую глаза пелену гнева.
– Но он ведь пока не умер?
– Вы не понимаете. У Люсьена шесть раз наблюдались симптомы гибели мозга. Он просто не сможет прийти в сознание.