У заржавленных ворот собака остановилась, а потом неожиданно юркнула под них.
– Перегрин! – позвала женщина. – Перегрин! Сейчас же вернись!
В эти ворота никто никогда не входил, если не считать нескольких местных торговцев, да и те потом признавались, что у них там по спине мурашки ползали. Даже ее собака, любопытная и пронырливая, которая всегда совала нос куда не следует, ни разу не забегала туда раньше.
– Умница моя! Вернись!
Но голос женщины терялся в шуме плотины, что находилась пониже.
– Ну, иди же сюда! – позвала она снова. – Перегрин!
Почти всегда она выгуливала свою собаку по этой дорожке, переходила через железный пешеходный мостик и вела ее вон в тот лесок, всякий раз невольно ускоряя шаг около усадьбы. Она даже старалась не глядеть на заброшенную мельницу с садом внизу и на дом, где обитала загадочная старуха‑затворница.
Женщина распахнула створку высоких ворот и всмотрелась в подъездную дорожку. Ее йоркширский терьер как раз взбегал по ступенькам дома. Не задержавшись на верхней ступеньке, он просунул нос в приоткрытую парадную дверь и исчез.
– Перегрин! – в испуге завопила она. – Назад! Перегрин!
Женщина бросилась по дорожке. Рев воды на плотине делал безмолвие дома еще более устрашающим, и гравий, хрустевший под ногами, наводил на мысль, что его положили намеренно, чтобы невозможно было приблизиться к дому бесшумно. Женщина остановилась у ступенек, истекая потом от жары летнего утра. Отсюда дом, возвышавшийся на насыпи, казался еще больше.
– Перегрин! – Теперь ее голос звучал более спокойно. – Ну Перегрин же!
Слыша равномерное настойчивое тявканье терьера внутри дома, она ощущала, как чьи‑то глаза наблюдают за ней из темного окна – глаза старухи с отвратительным обожженным лицом.
Поднявшись по ступенькам, женщина остановилась, чтобы перевести дыхание. Собака продолжала тявкать.
– Перегрин! – всматривалась она через приоткрытые дубовые двери в мрачный коридор.
У порога она заметила молоко, целых пять бутылок, да еще картонную коробку с яйцами. За дверью на полу были разбросаны газеты и письма. Дом казался спокойным. Она нажала на звонок, но ничего не услышала, попыталась еще раз, но звонок молчал. Тогда женщина постучала медным ободком потускневшего дверного кольца – сначала осторожно, потом сильнее.
Глухому стуку отозвалось эхо, а лай собаки становился все настойчивее.
С усилием она толкнула дверь, отворяя ее пошире, и вошла в дом. Испортившийся блокиратор застрял в покрытой пылью горе почты, громоздившейся на дубовом полу.
В небольшой темной прихожей с низким потолком и каменными стенами неприятно пахло. Недалеко от входа, мимо лестницы, ведущей наверх, шел коридор с дверями по обе стороны. На украшенном витиеватой резьбой столе стоял зловещего вида бюстик с крылышками. Из запыленного, усеянного блестками зеркала на стене на женщину смотрело ее мутное отражение. В конце коридора в темноте лаяла собака.
– Эй! – крикнула женщина, подняв голову. – Есть здесь кто‑нибудь?
Оглядевшись в надежде на проявление какой‑нибудь жизни, она увидела множество фотографий в рамках, изображавших элегантную женщину. Правда, лицо на них было старательно выжжено, остались лишь изящно подвитые в стиле 40–50‑х годов волосы вокруг обугленных дыр. Стены гостиной были увешаны этими фотографиями, и все – без лиц! Женщина ужаснулась: старуха была еще более чокнутой, чем она ее до сих пор считала.
Терьер скребся у двери в конце коридора.
– Да иди же сюда, черт тебя побери, – тихо позвала она.
Терьер жалобно заскулил. Подойдя к собаке, женщина яростно вцепилась в ошейник и тут почувствовала, что какая‑то тень упала на ее плечо. Она стремительно обернулась, но это была всего лишь тень от входной двери, колеблемой ветром. Неприятный запах, чувствовавшийся здесь сильнее, вызывал отвращение. Собака снова заскулила и задергалась, словно сообщая ей что‑то. Женщине хотелось уйти, выбраться отсюда, но настойчивость собаки ее встревожила. Отпустив собаку, она постучала в дверь костяшками пальцев. Терьер залился лаем.
Женщина повернула ручку, отворяя дверь, и собака стрелой влетела внутрь. Сильное и едкое зловоние, смесь прокисшего молока, несмытого унитаза и сильно протухшего мяса, ударило ей в лицо.
– Тьфу ты, гадость!
Женщина зажала пальцами нос и вошла внутрь, откуда доносилось жужжание мух. Кроме несносного шума целого облака мух, она услышала и другой шум – вроде слабого шуршания дорогого шелка. Комната выглядела обжитой: старенький стеллаж для сушки посуды висел над столом, на столе стояла пепельница, набитая перепачканными губной помадой окурками, открытая банка тушенки, с растущими из нее волосками плесени, покоилась на сушильной стойке. Дверца холодильника приоткрыта. «Этим‑то и объяснялся запах», – подумала женщина с облегчением.
И тут она увидела ноги старухи.
Она лежала ничком на пороге дверного проема, ведущего как будто в котельную, и сначала женщине показалось, что старуха дышит. Мышцы ее ног шевелились, ее рот и левый глаз – единственный, который был виден женщине, – тоже. Шевелились и руки. А шея прямо колыхалась, словно пшеничное поле на ветру.
Женщина отшатнулась в ужасе, накрепко сковавшем ее горло и остановившем рвотные позывы. Непрерывно лая, собака стояла перед трупом. От страха женщина бросилась в дверь и выбежала из дома.
Она чувствовала их на собственной плоти, ощущала, как они колышутся, жуют, и мысленно смахивала их со своих бедер, со своих запястий – миллионы воображаемых извивающихся личинок, падающих на гравий. Женщина торопилась домой, к телефону, жадно глотая свежий воздух; торопилась потому, что ей казалось, будто старуха ковыляет за ней следом, а личинки корчатся, падая из ее уже пустых глазниц, с ее щек и рук, подобно белому дождю… Ей слышался визгливый голос старухи: «Оставь меня в покое! Не мешай им. Дай им поесть. Это всего лишь мое тело, мое отвратительное, покрытое шрамами тело. Моя тюрьма. А они освобождают меня. Ты что же, корова старая, не видишь? Они освобождают меня!»
2
В тот день велосипед Чарли упал, и педаль задевала о кожух цепи с раздражающим «клац‑клац‑клац», пока она, опустив голову, крутила колеса в насквозь промокшей одежонке; миленький июньский дождичек повис оранжевой дымкой над натриевым уличным освещением.