Время от времени Джозеф смотрел на Тари, ловил ее чистый, по-детски открытый взгляд. Отцовское сердце наполнялось любовью и гордостью. Он то и дело поправлял дочери челку или брал за руку. Какая крохотная ладошка! Так они и ехали, рука в руке, большую часть пути.
У поворота на потроширское шоссе они, наконец, увидели дорожный знак: до Уимерли 23 километра. По сторонам дороги мелькали поля, паслись овцы, в высоких свежих стогах сохло скошенное сено. Музыка перешла в крещендо, а потом стала затихать, наполняя сердца спокойствием и благодатью.
– Правда, красота? – заметил Джозеф.
– Ага, – тихо согласилась Тари. Поначалу она лишь изредка отрывалась от блокнота, чтобы взглянуть на дорогу, но вскоре пейзаж всецело завладел ее вниманием. Девочка подалась вперед и положила руки на приборную панель.
Появился указатель с надписью «Уимерли».
– Вон он, – сказала Тари.
Джозеф сбавил скорость и повернул. Далеко впереди над заливом возвышался утес. На больших земельных наделах стояли щитовые дома, обшитые узкой вагонкой. Но чем ближе к центру городка, тем участки становились меньше и располагались только позади домов. Задние дворики тянулись к скалистым взгорьям, защищавшим Уимерли с севера и юга.
Джозеф взглянул на Тари, дескать, как тебе?
– Ну вот, приехали.
– Классно. А море где?
– Вон, видишь гавань?
Тари приподнялась на сиденье:
– Круто!
– И дома какие, смотри, симпатичные. Кстати, может, потом на рыбалку сходим.
Тари озорно улыбнулась, закрыла лицо и посмотрела в щелку между ладонями.
– Правда? А пошли сейчас!
– Сначала обустроимся.
Они проехали почту, через дорогу от нее стояло красное одноэтажное здание городского клуба. Через мгновение совсем рядом с ними слева уже плескался океан. Тари вытянула шею, чтобы посмотреть в окно со стороны Джозефа.
– Ух ты, сколько лодок!
– Они тут почти у всех.
– Вода красивая, прямо обалдеть, да, пап?
– Да, солнышко. – Джозеф слегка улыбнулся и посмотрел на ровную темно-синюю поверхность воды. Он служил инспектором рыбнадзора вот уже больше двенадцати лет. В основном дела шли гладко, лишь иногда случались стычки с местными и иностранными браконьерами. Главная неприятность произошла несколько недель назад: пока Джозеф взбирался по трапу, сверху выплеснули ведро с тухлой рыбой. Пришлось два раза тщательно вымыться, но и это не помогло. Запах въелся в ноздри.
Вода завораживала. Джозеф глядел на волны и радовался, что дочь его понимает, чувствует красоту моря.
Впереди на дороге столпились машины, солнце блестело на стеклах и хромированных боках. К церкви тянулись люди в точно таких же платьях и костюмах, какие надевали выпускники, когда Джозеф заканчивал школу. Он почувствовал укол ностальгии. Тари заинтересовалась происходящим, и Джозеф сбавил скорость. Поравнявшись со ступенями церкви, он заметил черный катафалк.
– Пап, это что, похороны?
– Да, похоже на то. – Джозеф ехал еле-еле. Он хотел продемонстрировать уважение к усопшему, а кроме того боялся кого-нибудь задавить.
– А кто умер? – прошептала Тари, чуть не плача.
– Не знаю, солнышко.
Пожилая пара рука об руку брела по дороге. На женщине было бесформенное черно-белое платье в полоску и черная шляпа. Ее муж в наглухо застегнутом синем костюме с трудом переступал негнущимися ногами. Он тяжело дышал и держался за грудь. Женщина явно беспокоилась за него. Может, стоило предложить им помощь? Впрочем, людей вокруг много, все – жители городка, все друг друга знают. Помогут, если что.
Картины прошедшего дня постепенно меркли, воспоминания отступали.
Темная спальня снова вышла на первый план. Джозеф прислушался. Как тихо в доме… Надо отвлечься, подумать о чем-нибудь приятном.
С утра, прежде чем забрать Тари, он погрузил в машину подушки, одеяла, книги, посуду, кастрюли, еду и, самое главное, удочки. Джозеф уже несколько месяцев с нетерпением ждал этого путешествия. Дочь он обожал. Теперь, после развода, Джозеф стал видеть ее гораздо реже, и это было мучительно. По ночам, лежа в своей квартире на диване, он представлял, как играет с Тари в подкидного дурака или нарды, как они вместе смотрят телевизор, а между ними стоит большая миска попкорна с шоколадной подливкой. Поп-корн и шоколад Тари любила больше, чем собственно фильмы. Кино ее почти не занимало. Иногда Тари вообще воротила нос от прокатных видеокассет и уходила играть сама с собой. Джозеф как-то раз спросил, почему она не хочет посмотреть фильм, и Тари ответила: «Там слишком много всего». «Слишком много чего?» – удивился отец. «Всего. Каждую фигню показывают. Все время что-то происходит, люди какие-то бегают». Джозеф не настаивал больше. Он решил, что девочка не любит, когда не остается места для воображения. Гораздо больше Тари нравилось гулять, качаться в парке на качелях и визжать от восторга, когда отец пытался схватить ее, рыча по-собачьи. В своей одинокой квартире Джозеф часто забредал в спальню Тари и смотрел на пустую постель, которую дочь всегда стелила сама. Он разглядывал игрушки, плюшевых зверей, рисунки на стенах и чувствовал себя одиноким и потерянным. От тоски руки и нога словно свинцом наливались. Чтобы развеяться, приходилось шататься по улицам.
Джозеф открыл глаза. Дом Критча. Стены оклеены выцветшими обоями с узором из розовых бутонов. Кроме мягкого дыхания Тари, не слышно ни звука. Он внимательно посмотрел на дочь, поцеловал в щеку, еще посмотрел и снова поцеловал, на этот раз в лоб.
Джозеф выбрался из кровати и отважно спустился в темную кухню. Не зажигая света, подошел к мойке и оперся о холодный металл. Взглянул в окно. В панелях на остроконечной крыше соседского дома отражались звезды. Джозеф решил подождать, вдруг хозяйка хоть как-то себя обнаружит. И действительно, вскоре окна верхнего этажа слабо засветились. Одна за другой зажглись свечи. Из темноты выплыла бледная фигура. Женщина. Волосы с медным отливом, алая ночная рубашка, воротничок-стойка наглухо застегнут у горла. Женщина умоляюще простерла руки в сторону Джозефа и прижала ладони к стеклу.
По лицу Ллойда Фаулера бежали блики от телевизора. Он сидел в темной гостиной и смотрел фильм о Второй мировой. Черно-белые кадры хроники: застывшие груды голых иссохших тел. Серые ребра, как у скелетов. Серые лица. Серые ноги-спички. Ллойд понятия не имел, пока был на фронте, какие зверства творили нацисты. Слухи, конечно, ходили, но он, как и другие солдаты Ньюфаундлендского Королевского пехотного полка, старался не верить в этот кошмар. Иначе все, что пришлось пережить, показалось бы ерундой. Когда-то Ллойд гордился, что помог раздавить немецких выродков. Свою скромную лепту он внес. Раньше было чем гордиться. Теперь наплевать. Что бы люди ни вытворяли друг с другом, его это не касается.
Он глубоко вздохнул, на кухне зашуршало. Это Барб приглядывала за ним. Ей хотелось, чтобы он принимал таблетки, которые прописал доктор.
– На кой черт! – орал Ллойд, стуча по подлокотникам кресла. – На кой? На кой? – Ярость полыхала в груди, он еле сдерживался, чтобы не вскочить и не вышибить из жены дух.
– Может, хочешь чего, Ллойд? – донесся шепот из холодного полумрака кухни.
Он помедлил секунду, сделал вдох, закрыл глаза и уставился в черноту. Убить жену, а потом себя. Убить голыми руками – кулаки у него свинцовые.
– Ллойд!
Он открыл глаза, прислушался к своим кровожадным мыслям и попытался решить, чего бы ему хотелось, но облечь желания в слова не смог.