— Энди, взгляни на меня.
— Я смотрю.
— Посмотри лучше.
— Ну.
— Ты, наверное, слепой??
— Что я должен увидеть?
— Какая женщина в здравом уме согласится выйти за меня замуж?
— Не надо пичкать меня своей обычной чепухой, Айра, — сказал Эндерби с улыбкой. — Я знаю, что под всей этой самоуничижительной болтовней скрывается разумный и уважающий себя человек.
— Ты психолог.
— Это верно. Я не подозреваемый и не свидетель, и ты не заворожишь меня своим вздором.
Предуцки усмехнулся.
— Держу пари, что найдется немало женщин, которые влюбятся в тебя только за один твой мальчишеский вид.
— Немало, — недовольно проворчал Предуцки. — Но мне нужна одна верная женщина.
— Кто говорил что-нибудь о верной и единственной? Большинство мужчин были бы счастливы прожить с наполовину верной.
— Но не я. — Предуцки снова посмотрел на часы. — Мне действительно надо идти.
Я вернусь около полуночи. Мартин, наверное, к тому времени еще не закончит опрос других жильцов. Это большой дом.
Доктор Эндерби взглянул так, словно все тяготы мира лежали на его плечах.
— Мы тоже еще будем здесь. Обследовать мебель на отпечатки пальцев, исследовать ковры в поиске волос или ниток, вряд ли что-нибудь найдется, но работать будем усердно. Тот же самый замкнутый круг.
28
Ноги Грэхема соскользнули со ступеньки. И хотя он крепко держался руками, он начинал паниковать. Грэхем нервно задергал ногами, карабкаясь по лестнице, словно она была живой и он должен был подчинить ее, прежде чем снова встанет ногами на нее.
— Грэхем, что случилось? — раздался сверху голос Конни. — Грэхем?
Ее голос отрезвил его. Перестав брыкаться ногами, он висел на руках, пока дыхание не пришло в норму, пока не пропали слишком живые воспоминания об Эвересте.
— Грэхем?
Он попытался нащупать ступеньку ногой, нашел ее через несколько секунд, показавшихся часами.
— Я в порядке. У меня ноги соскользнули. Сейчас все хорошо.
— Не смотри вниз.
— Я не смотрю.
Он нашел следующую ступеньку, встал на нее и продолжал спуск. Его трясло, как в лихорадке. Лоб покрылся испариной, пот заливал глаза, растекался по щекам, на губах ощущался солоноватый привкус. Несмотря на испарину, ему было холодно. Он дрожал, когда снова начал спускаться по лестнице вниз, ощущая пустоту за своей спиной, как лезвие ножа.
* * *
Фрэнк Боллинджер вошел в служебное помещение на тридцать первом этаже. Он увидел красную дверь. Кто-то приоткрыл ее на пару сантиметров и зафиксировал стопором в этом положении. Он сразу понял, что Харрис и женщина выбрались здесь.
Но почему дверь была открыта? Это словно указатель, знак для него. Ожидая ловушки, он двигался осторожно. «Вальтер» был у него в правой руке. Левую руку он вытянул вперед, чтобы остановить дверь, если они резко распахнут ее прямо перед его лицом. Он затаил дыхание во время движения, прислушиваясь к малейшему шороху, однако не услышал ничего, кроме легкого скрипа своих ботинок. Ничего. Тишина. Носком ботинка он откинул стопор, распахнул дверь и шагнул на маленькую платформу. У него было достаточно времени, чтобы понять, где он очутился, когда дверь за ним захлопнулась и все огни в шахте погасли.
Сначала он подумал, что Харрис вошел в служебное помещение вслед за ним. Но когда он толкнул дверь, она оказалась незапертой. И когда он открыл дверь, все огни снова зажглись. Аварийное освещение не горело двадцать четыре часа в сутки, оно включалось только тогда, когда один из служебных входов был открыт; вот почему Харрис оставил дверь открытой.
Боллинджер был потрясен системой освещения, платформ и лестниц. Не всякое здание, сооруженное в двадцатые годы, было оборудовано системой на случай чрезвычайных обстоятельств.
Действительно, всего лишь несколько небоскребов, построенных после войны, могли похвастаться какой-то системой безопасности. В те времена вас могли заставить ждать в застрявшем лифте, пока его не починят, неважно, займет это десять часов или десять дней; и если лифт не будет отремонтирован, то вы на свой страх и риск могли прибегнуть к спуску вручную или продолжать гнить в лифте.
Чем больше времени он проводил в здании, чем глубже проникал в него, тем сильнее оно завораживало его. Оно не соответствовало масштабам тех действительно колоссальных стадионов, музеев, высотных зданий, которые Гитлер предназначал для представителей «высшей расы» перед самым началом и в первые дни второй мировой войны. Но замечательные сооружения Гитлера никогда не были воплощены в камне и мраморе, в то время как это здание выросло. Боллинджеру казалось, что люди, которые спланировали и возвели его, были олимпийцами. Он чувствовал странность этого ощущения. Днем, когда здание было заполнено людьми, занятыми коммерцией, он вряд ли заметил гигантские размеры и стиль сооружения.
Для ньюйоркцев не было ничего особенного в сорокадвухэтажном здании. Сейчас, однако, покинутая на ночь башня казалась невероятно громадной и сложной; в одиночестве и тишине у него было время, чтобы созерцать ее и понять, как она прекрасна и необычна. Он был подобен микробу, внедрившемуся в вены и кишки живого чудища, которое он изучал.
Он почувствовал единение с разумом тех, кто создавал этот монумент. Он был одним из них, двигатель, сверхчеловек. Олимпийская природа здания и его архитекторов затронула чувствительную струну в нем, заставила его проникнуться сознанием божественности своей собственной персоны. Наполненный чувством гордости, он еще сильнее, чем раньше, стремился убить Харриса и женщину. Для него они были животными, вшами, паразитами. Психический дар Харриса создал угрозу для Боллинджера. Эти двое пытались лишить его законного места в истории, нынешний этап которой был отмечен появлением новых людей.
Он толкнул стопор, чтобы дверь оставалась открытой и в шахте горел свет. Затем он подошел к краю платформы и заглянул вниз на лестницу.
Они находились тремя этажами ниже. Женщина была на несколько ступеней выше. Харрис висел ниже, он спускался первым. Никто из них не смотрел наверх. Они, конечно, заметили отключение света и понимали, что это значило. Они спешили к ближайшей платформе, где могли выбраться из шахты. Боллинджер нагнулся, проверил перила. Они были крепкие.
Он перегнулся через перила, используя их как страховку, чтобы не упасть вниз.
Он не хотел убивать их здесь. Место и способ убийства были крайне важны сегодня вечером. Здесь они упадут на дно шахты, и это сломает схему, которую они с Билли составили днем. Он был здесь не для того, чтобы убить их любым способом, он должен был застрелить их в определенной манере. Если он не сделает это прямо сейчас, то полиция будет сбита с толку, введена в заблуждение, а жители Нью-Йорка начнут ощущать растущий страх, как в страшных ночных кошмарах. Они с Билли разработали чертовски умный ход, и он не отступится от него, пока остается шанс осуществить все так, как было запланировано.
Было уже без четверти десять. Через пятнадцать минут Билли подъедет в переулок и будет ждать его до половины одиннадцатого. Боллинджер понимал, что у него, вероятно, не останется времени на женщину, но был уверен, что сделает намеченное за сорок пять минут.
Кроме того, он не знал, как выглядит Харрис. Было что-то трусливое в убийстве человека, лица которого он никогда не видел. Это было похоже на убийство в спину. Такой вид убийства — даже животного, даже такой вши, как Харрис, — не соответствовал представлению Боллинджера об образе сверхчеловека. Он хотел встретиться лицом к лицу со своей жертвой, подойти ближе, ощутить опасность.